Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

– Все какают, – ответила Консепсион.

– И кардинал?

– Даже кардинал.

– Спорим, он не какает?

Консепсион вздохнула, взяла мальчика за руку и пошла вниз к далеким сверкающим магазинам, где можно отыскать любимому подарок, где непременно захочется растранжирить деньги на косметику, на блестящие фигурки трогательных животных, на ожерелья с изображением святых чудес. Она непременно потрогает все эти штучки, почувствует, какие они крепенькие и тяжелые, и поставит на место, а продавец с подозрением будет на нее пялиться. Потом в магазин войдет белый, и продавец подобострастно кинется к нему и спросит: «Чем могу служить?»

На улице Боливара Консепсион набрела на ларек с пластинками. Устав от поисков неизвестно какого подарка, она остановилась и стала машинально перебирать квадратные картонки. Попадались американские пластинки с похожими на бесов длинноволосыми мужчинами, у которых лица были разрисованы, как индейские маски; все такие сердитые и хмурые. Имелись пластинки с полуголыми блондинками в соблазнительных позах, с непомерными начесами и гладкими, как у девочек, подмышками. Были картинки с неграми в темных очках и с такими стрижками, что головы походили на маленькие платформы. Консепсион показала пластинку Кристобалю:

– Будешь ковырять в носу – станешь вот таким же.

– Это космонавты? – спросил Кристобаль. – Я хочу стать космонавтом, а когда умру, хочу превратиться в птичку колибри. – Он изо всех сил замахал руками, подражая порхающей птице. – Похоже получается?

– Нужно еще быстрее, – ответила Консепсион. – А так только в аиста превратишься.

Среди пластинок вальенато Консепсион вдруг увидела одну, которая прямо тянула к себе. На пластинке был портрет человека: изогнутый рот, суровый, неодобрительный взгляд. Консепсион внимательно рассмотрела надпись на иностранном языке, но восклицательных знаков не обнаружила; его преосвященство всегда говорил: отсутствие восклицательных знаков – признак серьезного произведения и хорошего стиля. Большие черные буквы на обложке гласили: «Бетховен, 3-я симфония («Героическая»)», и непостижимость этих слов заворожила Консепсион. Она протянула пластинку хозяину ларька:

– Такое подойдет серьезному богатому человеку с хорошим вкусом?

– Только ему она и сгодится, – ответил лавочник. – Она у меня уже десять лет, и никто не покупает.

– Я беру, – быстро сказала Консепсион. – Сколько стоит?

Хозяин увидел свет надежды в ее глазах, отметил бедное платье и расщедрился.

– Бери так, – сказал он. – Она и так твоя, владей. Но если потеряешь свою красоту, тогда принесешь назад.

Консепсион, прижимая драгоценность к груди, старалась не расплакаться от благодарности. Сейчас она пойдет и выкупит у сирийца матушкино кольцо.

Его преосвященство снял обертку с подарка и растрогался.‹

– Я не слушал ее с юности, – сказал он. – Мне было девятнадцать, и мы с моим братом Сальвадором, ну, который баламутил семинарию непотребными стихами, а потом куда-то исчез, слушали ее в Кито, когда ездили в Эквадор. Исполнение было великолепное, мы вышли такие воодушевленные, что Сальвадор, как идиот, носился по улицам, изображая Супермена, а начальная тема еще долго звучала во мне.

– Так ты доволен?

– Я просто в восторге. Как ты догадалась, что мне понравится?

Консепсион скорчила гримаску и ответила:

– Ну, я же не совсем дурочка.

Она пошла на кухню готовить «pichones con petitpois», [64]но вскоре услышала музыку Бетховена, плывшую по галерее и коридорам дворца. Консепсион, потрошившая голубя, замерла. Что-то заставило ее бросить готовку и прокрасться наверх, где она села под дверью в комнату кардинала и обхватила колени руками. Консепсион напряженно слушала и незаметно для себя заплакала. Пластинка закончилась, кардинал вышел из комнаты и увидел, что Консепсион сидит на полу в коридоре, а на ее щеках в кухонной копоти промыты светлые дорожки. Она взглянула на него снизу:

– Querido, это так прекрасно, совсем как в постели.

Дионисио запер дом и пошел искать своих кошек. Одну обнаружил у дома Хосе – она клянчила сахар у хозяйки, – а другая отыскалась за Дворцом Богов – она грустно точила когти, воображая себя диким ягуаром.

– Пойдем, киса, – сказал Дионисио, и громадный зверь простодушно посмотрел на него огромными янтарными глазами. – Давай, давай, – повторил Дионисио, – пошли домой.