Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

Я живу здесь уже довольно долго, но для меня по-прежнему остается удивительной загадкой неослабевающая страсть к зодчеству у людей, которые по своей природе расположены к праздности и распутству. Возведение стены пришлось на время, когда я нахватался каких-то красных тварей на плато. Они вскарабкиваются под штаниной и забираются в кожу. Счастлив тот, у кого штаны плотно прилегают к пузу от достатка или худобы, тогда эти сволочи выше пояса не поднимаются. У меня появились жуткие язвочки, так чесавшиеся, что просто можно было с ума сойти, и я разругался с Эной и Леной, потому как подумал, что кто-то из них гульнул на стороне и подцепил сифилис. Вне себя от негодования я отправился к Аурелио, и он посоветовал мне замазать болячки жиром, чтобы гады задохнулись, ну и, конечно, они там передохли, а у меня началась аллергия на их трупы, от которой все чесалось еще хуже. Я опять пошел к Аурелио, а он говорит: «Скажи спасибо, что это не подкожный овод», – и мне припомнилось, как недавно один такой укусил лошадь в глаз и что из этого вышло. Глаз быстро превратился в скопище отвратительно извивавшихся личинок, и я думал, жеребец околеет, но Серхио вырезал ему глазное яблоко и промыл глазницу спиртом. Все бы хорошо, только лошадь стала ходить кругами – одной стороной-то не видела. Тут Дионисио говорит: «Пустяки», – нашел серую гальку и краской нарисовал на ней глаз. Вставил коню, и тот теперь ходит прямо, вот как это объяснить? Правда, видок – посмотришь и вздрогнешь.

Дон Эммануэль купил этого жеребца и как-то раз поднимается на нем ко мне на гору, дает листок бумаги и говорит, что там записана редкая английская рождественская песня, дескать, не заинтересует ли она меня для коллекции? Песня очень длинная, потому что в каждом куплете прибавлялось по строчке, и называлась «Двенадцать дней Рождества». Вот последний куплет:

«На двенадцатый день Рождества моя любовь прислала мне дюжину дерганых лохматок, одиннадцать прыгучих коблов, десять оторванных яиц, девять отгрызенных сосков, восемь пердучих жоп, семь расстриженных викариев, пять хористов. Четырех блудников, трех французских шлюх, пару дверок от сортира и господина Монтагю из Болье».

Дон Эммануэль очень нежно пропел мне все своим чудесным баритоном, а я, признаюсь, совсем растрогался и говорю: «Хорошо бы вы спели ее английскому посланнику, когда он к нам приезжал». Слов-то я не понимаю, по-английски знаю чуть-чуть, но послал песню вместе с записью мелодии моему агенту в Мехико, надеясь, что, может быть, ее включат в новую международную антологию фольклора, а доходы от продажи поступят в ЮНИСЕФ. Поведение дона Эммануэля порой обескураживает, но на этот раз он совершил нечто весьма похвальное. У них с Фелисидад опять размолвка, и весь город только об этом и говорит. Хорошо бы у них все было так же счастливо, как у Папагато с Франческой; та опять забеременела и уже ходит вперевалку. Все удивляются, потому что она еще кормит грудью первенца. Насколько мне известно, и их ягуары ожидают прибавления. Скоро они нас заполонят. Мне вот пришлось укрепить крышу, а то Лена говорит, ягуары как-нибудь продавят кровлю, когда будут принимать солнечные ванны.

Я, мурлыча мелодию, которой меня научил Дионисио, заканчивал возиться с новыми стропилами, и тут пришел генерал Фуэрте. Как истый джентльмен старой школы, он поцеловал ручку Эне и Лене. Затем подошел ко мне и говорит:

– Может понадобиться твоя помощь.

– А что такое? – спрашиваю. – Вернулся трехсотлетний старик и на кого-то напал? Или граф наконец-то отрезал кому-нибудь нос? Может, Фелисидад разбила тарелку об голову дона Эммануэля? Не съел ли кто «Цыпленка для настоящего мужчины» в ресторане Долорес?

А генерал говорит:

– Нет, угадывай дальше.

– Хекторо взял четвертую жену? Неужели подъемник оборвался? Опять нужно везти тракторы?

– Ты на верном пути, приятель, – говорит генерал. – Мы будем строить перед городом стену поперек долины.

– Что?! – закричал я. – Опять работать?

Я ужаснулся, потому что кроме доставки тракторов помогал Дионисио и учителю Луису строить в болоте огромную карту мира и уже достаточно наломался. Но я ушам своим не поверил, я просто обалдел, когда узнал, зачем нужно строить эту стену, и бегом бросился на площадь.

– Неужели мы должны строить стену только потому, что так якобы велел дух приемной дочери Аурелио? – спрашивал я, но в ответ слышал всякую чепуху.