Борис Минаев - Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

Джозеф оказался другим – он был человек с московской улицы, он был свой и для своих, доступен и прост, и он был настоящий мастер, нет, он был не только настоящий мастер, он был человек из будущего – Оля была в этом совершенно уверена!

Познакомила ее с Джозефом подруга Петрова.

– Пошли вместе! – однажды сказала она, когда в очередной раз рассказывала о Джозефе, а Оля смотрела на нее с затаенной завистью.

Это было по-настоящему щедро.

– Только ты сначала молчи, – сказала Петрова. – И ничего не говори, даже если очень захочется. Пока я тебя не познакомлю…

– Это кто? – спросил Джозеф грубовато, когда они пришли вдвоем, и кивнул на Олю.

– Да это так… Подождет меня просто, – неразборчиво сказала Петрова, и Оля густо покраснела.

Потом она делала вид, что сидит, скучает, а на самом деле впитывала в себя все происходящее с какой-то удвоенной силой, от отчаяния, что Джозеф ее не возьмет.

Конечно же, она рассматривала журналы, конечно, кидала взгляды на этот умопомрачительный шейный платок, но и слушала тоже – ее поражал сам тон Джозефа, небрежно-дружеский, царапающий и вместе с тем необыкновенно тактичный.

– Ну че? – насмешливо сказал он Петровой, когда та села в кресло. – Как жизнь? Небось любовники замучили?

Та молча хихикнула и смущенно посмотрела из зеркала на Олю Богачевскую.

Потом они заговорили о какой-то ерунде, о тряпках, о погоде, она потеряла нить и лишь пристально рассматривала все эти волшебные пузырьки и флакончики, которые ровными рядами стояли на парикмахерском столике у Джозефа. Все эти названия ей были совершенно не знакомы.

«Привозит откуда-то! – догадалась она. – Он иностранец! Не русский, точно».

Эта мысль была настолько интересной, что она погрузилась в нее целиком. Как вдруг по обрывкам разговора Оля догадалась, что речь идет именно о ней.

– Послушай… – говорила Петрова вполголоса, но так, что все было слышно. – Ну… у нее проблемы в личной жизни… Ну ты же понимаешь… Надо помочь…

Сердце у Богачевской стало ощутимо стучать и бухать, она вспыхнула, отвернулась и стала смотреть в окно пылающим взором. Ненавидеть она должна или обожать Петрову в этот момент, честно говоря, Оля не знала.

В окне между тем ровно ничего не происходило. По тротуару шла дама в резиновых сапогах, одетая в длинный плащ-болонью. Проехал троллейбус и облил ее. Старая, давно закрытая церковь осветилась вдруг ровным солнечным светом.

– Ну ладно! – громко сказал Джозеф. – Знаешь анекдот: легче один раз согласиться, чем сто раз отказать? Вот так с тобой всегда. Давай подсохни. А вы, девушка, идите сюда. Вас как звать?

Потом она поняла, что то было настоящее чудо – Джозеф никогда не принимал без записи.

Наконец она увидела его вблизи – в большом зеркале. Он был яркий, от него приятно пахло, но главное – по его лицу все время скользила улыбка. Она то вспыхивала, то угасала вновь, то есть именно скользила, становясь разной в каждую следующую секунду, и это немного пугало.

Он долго задумчиво смотрел на нее, потом схватил за волосы и стянул их в пучок.

На Олю в зеркало смотрела девочка с испуганными, полными слез глазами, которую ей стало очень жалко.

– Слушай, давай шею откроем, а? – спросил Джозеф задумчиво. – Тебе пойдет. У тебя шея в принципе высокая. Глаза большие. Давай?

Она кивнула, сглотнув от страха. И он тут же достал ножницы и стал резать.

…Оля сразу поняла, что влюбляться в Джозефа глупо – «да он вообще голубой, ты че», легкомысленно сказала Петрова, когда они подходили к Никитским воротам, «но это, конечно, неточно», торопливо добавила она. Впрочем, точно или неточно – но влюбиться в него было невозможно, это она сразу почувствовала, и вовсе не потому, что в нем не было мужского, мужского было хоть отбавляй – нет, просто это был бог.

Бог из другого мира.

В бога влюбляться было, конечно, нельзя.

Когда он сделал ей эту сумасшедшую скобочку и даже чуть-чуть подбрил затылок, как у солдата, она просто задохнулась от счастья. И вышла из этой крошечной парикмахерской вот такая, задохнувшаяся. Петрова, конечно, терпеливо ее дожидалась.

– До зарплаты-то доживешь? – немного ядовито спросила она.

Джозеф стоил, конечно, каких-то немереных денег. («Таких денег не бывает», как говорил покойный дедушка, когда ему предлагали купить по блату какой-нибудь югославский сервант.) Но Оля Богачевская заплатила их не просто без колебаний, но даже с радостью.

В дальнейшем, правда, эта радость стала немного меньше, Богачевская быстро привыкала к хорошему, причем Джозеф мог сказать по-разному, иногда по-божески – восемь рублей, иногда вдруг десять или космические двенадцать, а то и пятнадцать. Короче говоря, она твердо поняла, что нужно иметь твердые два червонца, когда идешь на Никитскую, а такие деньги ей, конечно, приходилось с трудом выкраивать из бюджета.