Борис Минаев - Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

Пакет был адски прочный и невероятно красивый.

Ленка смотрела на пакет с восхищением. И на Рамиля тоже.

Рамиль, который был как-то не очень уверен в подарке, застенчиво сказал:

– Ну короче, в хозяйстве пригодится!

Ленка обняла его и расцеловала от полноты чувств.

Пакет прослужил нам долгих шесть или семь лет.

Когда мы ехали с ним в метро – в первый и во второй год жизни пакета – мы чувствовали себя довольно гордо. Люди на нас смотрели с интересом и даже с некоторой ревностью. Никаких пластиковых пакетов, тем более вот таких, фирменных, в реальной жизни еще не существовало. Люди ими не пользовались просто так, для бытовых надобностей. Только для подарков и особых случаев.

Постепенно, правда, ковбой Мальборо тускнел и выцветал. Я с грустью смотрел в его некогда жесткие и образцово мужские черты лица.

«Вот так и я когда-нибудь потускнею, и никакая шляпа мне не поможет», – думал я.

Дело в том, что Ленка не хотела выбрасывать пакет, он был очень прочный и удобный. Поэтому она его стирала и потом мокрым приклеивала к кафельной плитке в ванной. Когда пакет просыхал, он шумно падал вниз, вновь становясь чистым и годным к употреблению.

А употребляли мы его так.

Я помню, как в 1986-м, кажется, году – я вез в нем то ли пять, то ли шесть килограммов черной смородины. Для этого мне пришлось съездить на рынок, в Кратово, а мы тогда летом жили на 42-м километре. Ленка предложила сгонять на велосипеде, но я решил, что такой огромный пакет, да еще с нежной ягодой, я на руле просто не довезу, а корзинки на багажнике у меня не было.

…Смородину у бабок я купил быстро.

А вот электричку ждал долго. На платформе стояли люди: девушки в летних платьях, мятые мужики с похмелья (почему-то таких всегда много на пригородных маршрутах), усталые военные, крепкие старички с рюкзаками и какими-то саженцами. Было жарко, хотелось кваса, зеленого салата, уйти в тень, развалиться на раскладушке, а я стоял как дурак с пакетом «Мальборо», набитым черной смородиной, и все на меня нехорошо косились.

Потом мы влезли в электричку – с некоторым трудом: в тамбуре стоял велосипедист, и к нему прижималась какая-то девушка в летнем платье, а он курил.

– Смотри, какой у него пакет хороший… – громким шепотом сказала она. – Я тоже такой хочу.

Велосипедист презрительно посмотрел на меня, и я покраснел.

Ленка в тот день впервые в жизни решила сварить варенье. Она взяла эмалированный таз, который уже частично облупился от многолетнего использования, купила в магазине три кило сахарного песку, поставила таз на плиту и начала варить ягоды на медленном огне. Постепенно кухня наполнилась запахом средневековой алхимической лаборатории. Было очень жарко, Ленка покраснела, со лба лил пот, она пила воду, пробовала варенье, облизывала губы и с ненужной частотой яростно помешивала свою ягодную алхимию поварешкой. А я любовался…

Это был первый опыт, женская инициация, прорыв в незнаемое, как писал Маяковский, я вышел на участок и посмотрел на сосны, которые в вышине качались от ветра. Там очень высокие сосны, на 42-м километре. Мало в моей жизни было таких счастливых, наполненных и вместе с тем абсолютно пустых моментов, пустых в том смысле, что для них ничего не нужно, они не пускают в себя ничего другого – это, разумеется, свойство абсолютной пустоты.

В другой раз я наполнил пакет «Мальборо» бумажными подгузниками производства целлюлозно-бумажной фабрики г. Кандалакша Карельской АССР.

Это было так.

Я сидел в редакции, когда в шесть часов позвонила Ленка и сказала напряженным голосом, что она обзвонила все магазины города Москвы и нашла подгузники в одном-единственном, на улице 1905 года, там как раз недавно открылся «Детский мир».

Эти самые подгузники начали производить только что, буквально год или полтора назад, при перестройке, это был наш дешевый и гигиеничный ответ вредным американским памперсам, производили их (экспериментальным образом) только в Кандалакше, и это был реальный дефицит.

До этого все просто шили подгузники из марли, которые нужно было каждый вечер исступленно стирать. Это была такая серьезная мужская работа – стирать подгузники по ночам.

Эти новые, горбачевские подгузники, такие же важные, как гласность или перестройка, не нужно было стирать – а нужно было выбрасывать или закапывать в землю. Помню эти гигантские ямы, которые мы с тестем рыли на 42-м километре.

Так вот, она позвонила в шесть вечера и напряженным голосом сказала, чтобы я все бросал и немедленно мчался на улицу 1905 года.