Айрис Мердок - Ученик философа

Том любил Алекс и принял ее с самого раннего детства, всем сердцем, но никогда не считал ее своей матерью. Кто-то, возможно Руби, по простоте душевной сказал ему маленькому, что его мама — ангел. С тех пор он так ее себе и представлял: кудрявым, похожим на мальчишку ангелом; узнавал ее в крылатых фигурах — женских и мужских одновременно — на викторианских витражах церкви Святого Павла, куда порой заходил во время прогулок с Руби. Алекс была совсем другим существом, чудесным и всевластным, и он ее обожал. Руби — воплощением милого домашнего животного, в ее запахе он спасался от чужой власти. Джордж и Брайан представлялись ему отцами-двойниками, которые боролись за его привязанность, а потом вдруг наказывали непонятно за что. Брайан в особенности претендовал на роль морального наставника, поправлял Тома, выговаривал ему и каждое воскресенье водил его в квакерский молитвенный дом. Алекс же ревниво наблюдала за влиянием старших братьев, причем ее особенно раздражала взаимная привязанность Тома и Джорджа. Том рано выучился вести себя тактично и даже с оглядкой. При таком сочетании соперничества, чувства собственности и авторитарной любви, при отсутствии стабильности в отношениях между людьми, управляющими его жизнью, ребенку часто бывало нелегко. Если бы в таких тяжелых условиях Том вырос печальным, неуравновешенным, слегка чокнутым, это было бы простительно. Но ничего подобного не случилось. Мать, ангел-хранитель, навеки оставшаяся молодой, каким-то образом передала ему и помогла сберечь несокрушимое доверие к жизни, умение радоваться, всепроникающее непобедимое довольство самим собой.

Том не размышлял о природе этих разнообразных отношений, которые, несомненно, вызывали бы (и в самом деле вызывали) живейший интерес, например, у Айвора Сефтона. Том любил Алекс, Руби, Брайана и Джорджа — бездумно и по-разному; он чувствовал разницу, но не вникал в нее. Он не брал в голову подобные вопросы, а если они когда и начинали его беспокоить, он тряс головой, будто отгоняя рой пчел, желающих поселиться у него в мозгу. Это было просто. Он ненавидел скандалы, избегал их и обнаружил (на свое счастье), что его близкие на самом деле не хотели его втягивать; они словно по наитию наделили его благословенным нейтралитетом, статусом человека, которого нельзя ни во что вмешивать или вербовать в сторонники. Легче всего ему было с Руби и Брайаном. С Руби он просто давал волю обыкновенному природному эгоизму, которому Руби охотно потакала. Он никогда не задавался вопросом — что она о нем думает, судит ли его. Брайан был для Тома чужаком, которого он любил и уважал и который довольно убедительно играл роль отца. (В каком-то смысле Брайан был более решительным отцом Тому, чем Адаму.) Том не был близок с Брайаном, но точно знал — доведись им попасть в кораблекрушение, они смогли бы встать плечом к плечу. Алекс и Джордж были с закидонами. Когда Алекс заполучила Тома (нет, она вовсе не похищала его из колыбели в комнате Фионы), Брайан, только что обретший независимость, уже встал на путь долгой мести. Он мстил матери за то, что та всегда предпочитала ему Джорджа. Одновременно с этим Джордж, переживая особенно несчастливый период своей жизни, тоже начал мстить матери — за ее откровенные и эгоистичные проявления любви. Алекс, воображавшая себя бойцом, оказалась одинокой, отвергнутой, в опасности. Появление Тома все исправило, он был просто послан свыше — новый объект для привязанности. (Алан привез Тома в Белмонт на руках, и ребенок цеплялся за лацканы его пальто, как маленький зверек: Алекс едва разжала яростно скрюченные пальчики.) Конечно, она любила его и хотела присвоить; любовь всегда была для нее игрой. Она хотела забрать у Фионы сына с момента его появления на свет, и, без сомнения, победа стала бальзамом для ее ревнивого сердца. Но она и нуждалась в этом ребенке, инстинктивно, — как в оружии против его братьев, особенно против Джорджа.

Сработал ли этот план, смогла ли она разжечь соперничество — неясно; может быть, в каком-то смысле слишком хорошо сработал. Брайан, конечно, был уязвлен, но утешался чувством долга, как всегда бывало с ним и в других жизненных невзгодах. У Брайана, несомненно, был тяжелый характер, и его действительно могло подбодрить какое-нибудь рациональное занятие. Опасны для Тома были эмоции Алекс, «ужасность» Джорджа. Брайан словно подходил вброд, глядя, как мальчик в реке борется с течением. Мальчика следовало вытащить, привести в чувство, высушить, поставить на ноги, объяснить, что к чему; и Брайан не мог не полюбить человека, которому так служил и которого защищал. Джордж, в той мере, в какой действовал in loco patris [41] Вместо отца (лат.). , был движим менее очевидными мотивами. Том в детстве порой боялся Джорджа, но по прозаическим причинам: несколько раз он оказался мишенью для ярости Джорджа, и эти эпизоды ему запомнились. Но он не затаил обиды. Как ни странно, Брайан, гораздо более похожий на Джорджа, чем Том, совсем не понимал Джорджа, а Том его каким-то образом понимал. Во всем существе Тома не было ни капли того, что делало Джорджа самим собой, но Том видел и чувствовал это, не умом, не теоретически, но интуицией любящего человека (ведь он, конечно, любил Джорджа). Поэтому теперь, будучи уже взрослым, Том совершенно по-новому боялся Джорджа и за Джорджа. Что-то в этом понимании побудило Тома на единственный пока что сознательный поступок по отношению к семье. В непостижимом механизме семейных звезд и планет Джорджу пришла пора снова стать ближе к матери. Они были похожи, Алекс и Джордж, и особая задача Тома была в каком-то смысле выполнена. Старый договор между Алекс и Джорджем на самом деле не был разорван. Том начал отступать в сторону, удаляться, и по мере того, как он уходил, бесшумными волчьими скачками приближался Джордж, стремясь занять освободившееся место рядом с Алекс. Встретившись на пути — обменялись ли братья взглядом? Может быть. Если да, то очень двусмысленным.