Владимир Борода - Беглецы в Бесконечность

— Уэн ю ком ту Сэн-Френциско…

На улице было тепло и сыро, с неба слегка моросило, но совсем немного, ну как будто роса летает себе понемногу, огни фонарей и рекламы выглядели призрачными, лица прохожих, редких в этом районе Амстердама в это позднее время окрашивались в неестественные цвета и тона, как. будто они вынырнули из чьих-то галлюцинаций, где-то негромко играл блюз, все было такое иллюзорно…

Может быть мы все приснились или еще снимся друг другу, но тогда это длинный, длинный сон под названием жизнь и пусть он ни когда не кончается и не кончится, моя маленькая бэби, пусть он ни когда не кончится… Партию повел саксафон, вплевший в романтические переборы гитары сексуальную струю. Все иллюзорно, и действительно может быть это длинный сон, и когда мы проснемся — будет звон, и мы все тогда поймем, все-все… А так ни чего нет, только глюки, которые видоизменяются в зависимости от состояния накурившегося… Пыхнул и причудливо видоизменяются в зависимоти от твоего состояния все окружающее тебя…

На углу двух улочек синим резко очерченным прямоугольником, резко и отчетливо виднеется дыра в другую реальность, в кафе блестящего металла и матового пластика, и даже бармен за стойкой пустынного кафе своей неподвижностью напоминает манекен из пластика, желтый, узкоглазый, черноволосый…Видимо тоже беглец, Алекс, беглец из хошиминовского рая, как и мы с тобою, Алекс…

— Мы все беглецы в этом мире, Слави, все мы беглецы, я, ты, твоя и моя чувихи, Нура же тоже бежала из нормальной жизни в мир сквотов, других взаимоотношений и безграничной любви, которую я и только я ей могу дать, Слави, ты хоть меня понимаешь, кореш?..

— Конечно, Алекс, конечно, мы все беглецы, кто же еще, все, все люди беглецы, но некоторые об этом в течении сна-жизни об этом забывают… Мы бежим, начиная от бегства из материнской тесной утробы и кончая бегством от жизни в неизвестные дали, обозванные непонятным словом — смерть…

Диди и Нура держа своих не сильно бой, но все равно френдов за руки, переглядывались понимающими взглядами — вновь они начали говорить на непонятном незнакомом языке, как будто члены тайной секты или подпольной организации, а кто же они еще, кто же! как не члены таинственной непонятно что России, бежавшие из нее и от нее, но все равно в состоянии отвязанности от жизни, в связи с коктейлем из пива, травы, гашиша и вина, говорящие на своем варварском наречии… Видимо прошлое настигает их, когда они замедляют шаг жизни…

Голубой ангел раскинул крылья, блестевшие в зеленом свете рекламы Хейнекена, это стланное чисто амстердамское явление на крыше дома — ангел голубой и реклама Хейнекена… Ангел глядел на ряды черепичных крыш, уходящих куда-то вдаль, за залив, в Амстердам-Норд, за грязные каналы, где плещется все-таки рыба и тихо покачиваются на волне хаусботы… Голубой ангел совершенно не обращал внимание на странную четверку людей, бредущих по набережной Сингела в отчетливой пустоте, так как в этот прозрачный до звона предутренний час на улицах не было ни туристов, ни диллеров, ни души… Странная четверка — один волосат-бородат, как будто из давних, смутно вспоминаемых веселых днях, с ним за руку держась, бредет спотыкаясь желтыми "Мартинсами" об булыжник мостовой обалденной наружности девушка явно с экологическим уклоном, это даже и с крыши видно… Следом высоко поднимая ноги, как будто шел по свежо вымытому полу брел слегка морщинистый с плохо выбритым лицом и в бархатном пиджаке явно с чужого плеча, то ли артист с погорелого театра, то ли статист с Голливуда… За руку статиста держалась длинная девушка цыганско-негритянско-шведской наружности… Эта странная четверка брела, слегка спотыкаясь под взглядом голубого ангела, вот уже без малого триста лет стоящего на крыше дома и даже реклама Хейнекена не портила его, четверка брела в пустынном городе неизвестно куда и если бы не первые лучи солнца, робко выскользнувшие из-за крыши этого круглого костела, было бы грустно смотреть на них… А так, в свете первых робких лучей не грустно, а лишь слегка печально…

Картину тотального одиночества четверки нарушили многочисленные уборщики мусора в оранжевых жилетах, во множестве высыпавшие неизвестно откуда и кинувшееся на кучи мусора с самоотверженностью героев. Начинался новый день.

Диди ела намазанный мармеладом тост, и хотя тост и мармелад были приобретены в не эккологичном супермаркете, зато дешево и все прекрасно понимала, хотя звучала, как. в последнее время повелось при серьезных философских разговорах этих двух вновь найденных друзей детства и юности волосатой, русская речь. Явно говорили снова о смысле жизни. Нура старалась не отставать от Диди, и в поедании тостов, и в понимании варварского наречия, но у ней получалось с трудом, видимо знание пяти или шести языков не сильно способствует пониманию этого… странного… языка. Глазами и узкими бровями она спросила у Диди — о чем болтают наши старые хипы? Диди так же мимикой ответила — как о чем, о смысле жизни и экзистенциальности бытия…