Чарльз Буковски - Хлеб с ветчиной

Затрещали кусты, из них выпрыгнул воин и уставился на меня. На руке у него была зеленая повязка — насильник. Он наставил на меня винтовку. Но у меня не было повязки, она валялась в траве. Похоже, он хотел взять пленного. Я знал его. Это был Гарри Мишонс. У его отца была лесозаготовительная компания. Я не сдвинулся с места.

— Синий или Зеленый? — заорал он на меня.

— Я Мата Хари.

— Шпион! Я поймал шпиона!

— Эй, Гарри, кончай мозги ебать. Это детская игра. Не доставай меня своей вонючей мелодрамой.

И тут кусты снова затрещали — это был лейтенант Бичкрофт. Мишонс и Бичкрофт оказались лицом к лицу.

— Я беру тебя в плен! — крикнул Бичкрофт Гарри.

— Я беру тебя в плен! — прокричал Гарри Бичкрофту.

Сразу было видно, что оба взвинчены и озлоблены.

Бичкрофт выхватил кинжал.

— Сдавайся, или я выпущу тебе кишки!

Мишонс взялся за цевье своей винтовки.

— Давай подходи, я размозжу тебе башку!

Но тут затрещали кусты повсюду, и армии Синих и Зеленых с дикими воплями кинулись друг на друга. Сидя поддеревом, я наблюдал, как они сшиблись и перемешались. Вспыхнула драка, поднялась пыль, повсюду раздавались страшные удары прикладов по челюстям.

— На, сука!

— Ой, бля!

Некоторые бойцы уже лежали. Повсюду валялись потерянные винтовки. Разум — стоп, в ход пошли кулаки. Двое парней с зелеными повязками вцепились друг в друга мертвой хваткой. Но тут появился полковник Сассекс и дунул в свой свисток с такой неистовой силой, что из него вырвался фонтан слюны. Затем он взмахнул своей щегольской тростью и ринулся в самую гущу свары, раздавая удары направо и налево. Он был хорош, а его тросточка смахивала частью на хлыст, частью на лезвие.

— Ох, черт! Я вне игры!

— Хватит!

— Мама!

Враждующие стороны разъединились и выстроились напротив друг друга. Полковник подобрал свой блокнот. На его кителе не появилось ни одной складки, все медали были на месте, фуражка сидела точно по уставу. Бравый ветеран слегка подбросил свою элегантную трость, перехватил ее другой рукой и пошел к месту сбора. Мы последовали за ним.

Нас снова посадили в старые армейские грузовики с ветхими брезентовыми тентами. Двигатели взревели, и машины тронулись. Когда мы только ехали на войну, Синие сидели в одном грузовике, Зеленые — в другом. Теперь все перемешались, и Синие и Зеленые расположились на двух длинных деревянных скамейках друг против друга. Мы рассматривали свои сбитые и пыльные ботинки, раскачиваясь в такт пробирающегося по старой дороге грузовика. Измученные, мы были и побежденными, и победителями. Война закончилась.

В то время, когда я гнил в РТОК, другие ребята продолжали заниматься спортом. Они создавали команды, участвовали в турнирах, получали наградные значки и кадрили девчонок. Мои дни по большей части проходили в строевой подготовке под палящим солнцем. Все, что я видел, это затылок и уши впередистоящего. Я быстро начал разочаровываться в военном деле. Мои же братья по оружию рьяно начищали свои ботинки и с большим воодушевлением участвовали в учениях. Я не видел в этом никакого смысла. Просто из нас готовили свежее пушечное мясо. Но, с другой стороны, я также не мог представить себя в футбольном шлеме, наплечных щитках, бело-голубой майке с номером 69, пытающегося блокировать сразу нескольких бугаев из другой команды — вонючих животных, пропахших табаком — только для того, чтобы сынок окружного прокурора мог спокойно обойти левого защитника. Вся проблема была в том, что приходилось выбирать между одним злом и другим. Результаты выбора не имели никакого значения, все равно вас брали за жабры и ебали по полной программе, к двадцати пяти годам большинство людей уже становились полными кретинами. Целая нация болванов, помешавшихся на своих автомобилях, жратве и потомстве. И самое гнусное — на президентских выборах они голосовали за кандидата, который больше всех походил на серое большинство.

Меня брала тоска. Ни в чем не находил я интереса и, что самое гнусное, не искал способа, чтобы выбраться из этого тупика. Другие, по крайней мере, имели вкус к жизни, казалось, что они понимают нечто такое, что мне недоступно. Возможно, я был недоразвит. Вполне вероятно. Я частенько ощущал свою неполноценность. Мне хотелось просто отстраниться от всего. Но не было такого места, где я мог скрыться. Суицид? Ничем не лучше, чем любая другая работа. Я предпочел бы уснуть лет этак на пять, но разве мне бы позволили.