Анна Гераскина: Я тебя не слышу

Анна Афанасьевна совершенно искренне, что растрогало меня еще сильней, предложила остаться у них, пока ситуация не прояснится. Но я отказался, сами понимаете.

Поднялся на этаж выше, подергал холодную дверную ручку и оставил в зазоре записку:

«Володя, я приехал, как и договаривались, но тебя не было дома.

Что случилось? Я переживаю. Дай о себе знать.

Попробую задержаться еще на денек — завтра утром приду.

Вадим».

И расписался зачем-то.

Обращаться мне, по большому счету, было и не к кому. Совсем забыл: Юрка в деревню до октября укатил. Косте звонить — бессмысленно и беспощадно. Я несколько раз пытался представить, что же скажу человеку, который возьмет трубку:

— Я такой-то, сын такой-то из города такого-то, который вам, не помню, как по отчеству, приходится троюродным тем-то и тем-то.

Господи, мамонька, ну почему же вы не научили меня быть бескожным, бескровным, беспочвенным, не научили задавать вопросы, улыбаться зеркалу и нырять с открытыми глазами? Почему я вечно жму хвост, лижу лапу, чихаю. Почему мне не плюется, когда говорят «Плюй», не спится, когда кто-то плачет на кухне, неймется и не терпится. Мамонька, ты вырастила идиота. Ты вырастила хорошего человека, по образу своему и подобию. И вот он стоит посредине своей непозволительной трезвости, мягкости, пытается шибануть того, кто сумраком выползает из-за баррикад гаражного кооператива, и не может, мамонька. Не может.

Лет в десять меня отдали на восточные единоборства, на карате, с целью общего укрепления организма. Сопли, хронические простуды — родители решили лечить меня мужским видом спорта, окончательно убедившись, что музыкалку я прогуливаю и деньги на ремонт они сдают без пользы дела.

В принципе, мне все очень нравилось. Нравилось рассматривать усы тренера. Обливаться водой в раздевалке, ржать, кто громче. Нравилось делать последнее в подходе отжимание и смотреть в потолок, пересчитывая большие и малые трещины. Я охотно отрабатывал движения, выдыхал, вдыхал, молотил грушу. Но вот когда пришло время стоять в спарринге с Нартовым — мальчиком худым, новым, ябегооднойлевой, я прямо оцепенел как-то. Вышел, встал в стойку, приготовился — и элементарно получил рукой в торец.

«Я не могу ударить человека просто так. Ему же будет больно», — с такой сентенцией я обратился к тренеру сразу после занятия.

«Значит, будет больно тебе», — тренер со знанием дела повел плечами.

Что ж, дорога в большой спорт отныне для меня закрылась, и я, чтобы времени зря не терять, «увлекся онанизмом».

План появился стремительно беспардонно, материализовался, как пенка на какао.

У меня был конверт, который мамина сотрудница просила передать одному полковнику в Питере. Толстое письмо, скупо подписанное, тщательно запечатанное. Я руку на отсечение дам, что полковник, уже немолодой, и эта бухгалтерша (еще молодая) были если не любовниками, то как минимум морочили друг другу голову этими записками, открытками на Новый год, официальными звонками и неофициальным сексом.

Когда я зашел к полковнику на работу, мои мысли подтвердились. Статный, неусатый и радостный Смирнов В. В. наверняка когда-то затискал Аллочку где-то в районе зала заседаний и теперь с удовольствием ездит в Харьков в командировки.

— Вот такая ситуация.

Смирнов В. В. хмурился скорей для видимости.

— Ну да. Положеньице. За передачу спасибо большое. Алле Валерьевне привет и благодарность. Могу вам помочь чем-то? Не стесняйтесь.

— Ну мне ночевать негде. Завтра опять к Володе зайду — нет, так домой поеду.

Смирнов В. В. высматривал в череде мучнистых облаков прорехи и щурил левый глаз.

— С гостиницей помочь?

— Я не рассчитывал по деньгам, сами понимаете, но раз такое дело…

Смирнов В. В. потянулся к нагрудному карману, будто хотел вынуть несуществующую пачку сигарет, вдумчиво посмотрел, как продавщица из хлебного принимает черничные пироги, сказал «Господи!..», а потом уже обратился ко мне.

— Вечером жду по этому адресу. Переночуешь у меня.

В парк культуры и отдыха я шагал уже налегке. И даже немножечко подпрыгивал.

Эко! Эко как!

Впервые захотелось дышать, гулять, высматривать примечательные места и получать удовольствие от еды. Я перемещался легко, борзо и даже немного смеялся, виновато прикрываясь рукавом свитера.

Однажды мне вот тоже так хорошо было.

Мы ехали с мамой с дачи, на велосипеде ехали. Аккуратно маневрируя с двумя ведрами на руле, мама то и дело просила меня говорить, едет ли кто за нами или нет. Я сидел на багажнике, но не так, чтоб ноги в разные стороны, а бочком, держась за сиденье, и бойко выкрикивал: