Аласдер Грей - ЛАНАРК - Жизнь в четырех книгах

— Мне это нравится.

— Я рад.

— Разумеется, критиковать это — задача почти невыполнимая. Это не кубизм, не экспрессионизм, не сюрреализм, это не академический стиль, не натурализм и даже не примитивизм. Чуточку похоже на Пюи де Шаванна, но кто сейчас помнит Пюи де Шаванна? Боюсь, вам предстоит поплатиться за то, что вы не вписываетесь в основные направления развития.

— То же относится к лучшим британским художникам.

— Да?

— Хогарт. Блейк. Тернер. Спенсер. Барра.

— О, вам они нравятся? Тернер, конечно, хорош. Его подход к колориту предвосхищает Одилона Редона и Джексона Поллока. Ладно, я для вас постараюсь, хотя неделя выдалась, как никогда, загруженная. Школы Глазго и Эдинбурга организуют выставки дипломных работ, так что времени у меня в обрез.

В конце статьи о других людях «Гералд» написал следующее:

Непросто разыскать в глубинах Северо-Восточного Глазго Каулэрскую приходскую церковь, но те упрямцы, которые туда все же доберутся, обнаружат, что стенная роспись Дункана Toy по Книге Бытия (незаконченная) заслуживает гораздо большего, нежели беглый взгляд.

Газеты внушили ему отвращение к его работе. Месяцам он старался придать каждому образу максимум ясности и гармонии, не помещая на картину ничего, что не находил красивым и волнующим. Он понимал, что в репортажах всегда все упрощается и искажается, но чувствовал также, что и самый неверный репортаж дает все же некоторое представление о предмете, а его работа не породила ничего, кроме бесполезной болтовни. Он лежал, свернувшись клубком, на полу кафедры и до полудня то дремал, то просыпался, потом поднялся на ноги и, покусывая сустав большого пальца, стал глядеть на незаконченную стену. Теперь он не видел ничего, кроме запутанных очертаний. Громко хлопнув дверью и топая, вошли Макалпин и Драммонд, за ними Макбет. Toy следил за приятелями удивленно и с интересом.

— Мы пришли, — начал Драммонд, — так как прочли в газетах, что ты каждый день устраиваешь службы, во время которых белые женщины насилуют негров.

— Сам понимаешь, мы самую малость приняли на грудь, — проговорил Макалпин.

— Офигеть, — сказал Драммонд.

— Чудеса, да и только, — сказал Макалпин.

— Да уж, — сказал Драммонд.

Они принялись гоняться по церкви, вдоль рядов скамей, зигзагом по нефу, вверху по галерее, останавливаясь, чтобы осмотреть роспись с новой точки, и окликая друг друга.

— Отсюда целиком видна стена с окнами.

— Боже правый, да здесь ныряльщик.

— На дерево лучше всего смотреть сверху.

— Но я вижу навозного жука, а ты не видишь.

Макбет тяжело опустился рядом с Toy:

— Они получили дипломы. Им хорошо смеяться.

Наконец они сошли вниз, и Драммонд произнес серьезно:

— Все в порядке, Дункан, тебе не о чем беспокоиться.

— Тебе понравилось?

— Мы завидуем, — сказал Макалпин. — Я во всяком случае. Пошли выпьем.

— С удовольствием! Куда?

— Не забывайте, у меня всего полкроны, — напомнил Драммонд.

— У меня двадцать шесть фунтов, — сказал Toy. — Но на них нужно жить до следующего заказа.

Драммонд сказал:

— Это явно ночь «Вина шестьдесят четыре».

— Что за «Вино шестьдесят четыре»?

— Ему должно исполниться шестьдесят четыре дня, раньше нельзя пить ни капли, но стоит оно всего четыре пенса за стакан. Оно такое крепкое, что я его пью только раз в году. Боюсь за свое здоровье. Торгует им только паб на Гроув-стрит, но с нами будет все в порядке, потому что нас трое.

— Четверо. — Макбет решительно поднялся на ноги.

Скользящие закатные лучи мешались с потоками дождя, такого теплого, что никто и не думал от него прятаться. Драммонд повел приятелей вокруг Сайтхиллского кладбища, через футбольные поля и вверх по кучам шлака, прозванным Джековой горой. С вершины они увидели озеро в кайме желтой пены, прозванное Вонючим океаном, сошли к подножию у скотобойни за электростанцией Пинкстон, двинулись по дороге вдоль канала, между таможенных складов, пересекли Гарскьюб-роуд и добрались наконец до паба. Посетители сидели на скамьях вдоль стен, глядя друг на друга через узкий проход, как в поезде. Все это были люди за сорок, в мятой одежде и с мятыми лицами. Соседка Toy, пожилая дама, заметила спокойно:

— Все они дети Божьи, сынок.

Он кивнул.

— И он всех нас любит.

Toy нахмурился. Она проговорила:

— Ничего нет страшного в том, чтобы обменяться парой слов со старухой, сынок.

— Я не боюсь. Просто задумался о том, что вы сказали.

Она взяла его за руку: