Марина Юденич - Антиквар

Но время шло, и в какой-то миг стало ясно — рассчитывать не стоит. Человек, возможно, и хотел бы, но ничем не может помочь. Потому и не звонит. И уж тем паче звонить не следует ему, во избежание взаимной неловкости, которая, как правило, долго отравляет память.

Теперь Герман Константинович звонил сам.

И это означало примерно следующее.

Где-то в неведомых кущах или в заоблачных высях чаша весов, на которую кто-то поместил интересы, а быть может, и жизнь Игоря Всеволодовича, сдвинулась с места и легонько поползла вниз.

Возможно, движение было робким. Едва заметным.

Но не для Германа Константиновича.

И вот он звонил.

Говорил суховато, камуфлируя комплекс некоторой вины, но бодро, а главное, так, словно расстались вчера.

— Здравствуй, дружок. Насчет твоей сказки появилась некая ясность. А главное, люди, с которыми можно — и нужно! — говорить. Ты меня понял?

— Я готов!

— Вот и прекрасно. Не занимай вечер. Или по крайней мере будь в зоне досягаемости…

Это был сумасшедший день.

Воистину что-то там происходило со звездами или некими другими субстанциями.

Хорошо было бы еще понять — что?

Это было странное, ирреальное, но захватывающее зрелище. Что-то из области фантастики, возможно.

Вспомнились фильмы Лени Рифеншталь и ее фотографии. Он любил творчество этой женщины.

Она фантастически снимала обычные, совершенно реальные вещи и события, в действительности даже скучноватые и однообразные. С фантазией у людей Геббельса всегда были проблемы. С образованием и вкусом, впрочем, тоже.

Но она снимала их топорные мистерии, будто слегка смещая происходящее в пространстве и во времени.

И появлялось чувство ирреальности, намек на едва различимое присутствие высшей воли — единственной, правящей миром.

Разумеется, он понимал, что это невозможно, — хрупкая блондинка была всего лишь талантлива и умна.

Понимала: фюреру нужны легионы без числа. Воины, возникающие из ниоткуда и уходящие в вечность с его именем на устах. Дальнейшее — дело техники: удачный ракурс, профессиональный монтаж.

Она молодец, эта Лени Рифеншталь.

Однако ж такое не могло родиться даже в ее умной, хорошенькой головке.

Такое вообще невозможно было придумать.

Только в бреду, в ночном кошмаре — или в момент высшего озарения.

Он стоял как вкопанный и смотрел, хотя водитель новенького штабного Meibaeh многозначительно поглядывал по сторонам, часто поправляя кобуру, — он боялся.

Улица была пустынной, машина — заметной, полковник фон Рихтгофен — в щегольской, с иголочки, шинели, фуражке с высокой тульей, высокий, статный — в любую минуту мог оказаться прекрасной мишенью.

Вильгельм фон Рихтгофен, однако, был фаталистом. И потому неподвижно стоял посреди улицы, расставив ноги и слегка запрокинув голову, уже минут десять.

Он любовался.

Зрелище было впечатляющим.

Двухэтажный жилой дом, большой, крепкий и, вероятно, когда-то нарядный, пережив страшную бомбежку — пижоны из Luftwaffe были все же отменными профессионалами, — каким-то чудом уцелел.

Рухнул фасад. И аккуратно сложился на тротуаре грудой камней и штукатурки.

А дом остался — и стал похож на театральную декорацию, потому что внутренние помещения оказались теперь будто специально выставлены на всеобщее обозрение.

Маленькие гостиные с нарядными скатерками на круглых столах, спальни с никелированными кроватями и гобеленовыми ковриками на стенах, узкие коридорчики, заставленные каким-то хламом.

Все было цело.

Пожар отчего-то не разгорелся.

Не обрушились перекрытия, не провалилась крыша.

Не растащили, в конце концов, пожитки оставшиеся в живых жильцы или мародеры.

Фантастическое, сказочное зрелище.

Фон Рихтгофен внезапно вспомнил детство.

Рыцарский замок из папье-маше, полученный в подарок на Рождество.

В ней все было настоящим, в этой цитадели — на тонких цепях поднимались мосты, открывались и закрывались ворота, на высокую колокольню вела крохотная винтовая лестница.

Однако ж ему, семилетнему, этого показалось мало.

В замке наверняка были залы, потайные комнаты и подземелье, где содержались узники и дикие звери.

Маленький Вилли честно пытался их найти, но потерпел фиаско — подарок был безнадежно испорчен.

Но главное — осталось чувство разочарования и обмана.

Теперь, тридцать лет спустя, судьба будто решила искупить ту пустячную вину — не замок, но настоящий дом, со всем своим нехитрым скарбом, стоял перед ним распахнутый, как на сказочной картинке.