Марина Юденич - Сент-Женевьев-де-Буа

Теперь изволь лицезреть Полюби его, детка, как я.

Друг мой, — теперь Стива обратился к мужчине вошедшим вместе с ним и не проронившим ни слова за время восторженного его монолога, почти полностью скрываясь за широкой спиной рослого барона, — друг мой, имею честь представить тебе — сестра моя — баронесса фон Паллен, Ирэн. Думаю, она сразу же позволит тебе без церемоний звать ее Ирэн, как все мы Друг мой, говорить мне это, быть может, и не подобает, но ты и сам теперь видишь сестра моя замечательная красавица без, всякого преувеличения первая в этом городе, черт бы его побрал со всеми нами — разве же это Новый год? — Стива вдруг разразился истерическим и совершенно глупым смехом и стало ясно, что он все-таки смертельно пьян, просто каким-то незнакомым ей ранее усилием воли, которой в нем было обычно крайне мало, на некоторое время взял себя в руки и излагал мысли более ли менее связно Однако теперь она менее всего думала о брате и о странных метаморфозах с ним происходящих. С жадным вниманием, в свойственной ей манере, не таясь, и нимало не смущаясь своего откровенного любопытства, Ирэн разглядывала вошедшего с братом мужчину Первым ее чувством было разочарование. Рысев имел внешность совершенно заурядную Был он невысок, щупл, узок в плечах, волосы стриг ни коротко ни длинно, были они к тому же даже на первый взгляд тонки и цвет имели какой-то неопределенный — скорее пепельно-русый, из тех что чаще всего встречается у обыкновенных русских мужчин Лицо его было очень худым, с ввалившимися щеками, прорезанными двумя глубокими складками-морщинами, из тех, что бывают на лицах от рождения, а не приходят со старостью, такие же две глубокие морщины очерчивали тонкий злой рот, нос был большим, может быть даже слишком большим для такого маленького худого лица, с сильно выраженной горбинкой А глаза, очень светлого серого цвета, почти белые, были изуродованы толстыми стеклами очков в тонкой металлической оправе — она казались неестественно большими и выпуклыми, как у какой-то диковинной и неприятной рыбы. К тому же он был просто и убого даже одет в кургузый сюртук неопределенного цвета и такие же сиротские брюки Все это Ирэн увидела сразу, одним долгим немигающим взглядом исследовав неподвижную фигуру модного пиита с ног до головы и ей стало невыносимо обидно, почти до злых слез, как если бы ей не дали обещанного или обманули каким-нибудь еще несносным совершенно образом Однако Рысев заговорил и голос его неожиданно оказался низок и глубок, к тому же он как будто не был смущен или раздосадован тем, как долго и пристально разглядывала его Ирэн. Напротив, молчанием и неподвижностью своей он снисходительно давал ей возможность довести начатое дело до конца — Я много слышал о вас, баронесса и теперь рад тому, что в очередной раз убедился — все слухи — вздор.

— Как прикажете понимать вас?

— Зачем же вы спрашиваете, ведь вы хорошо поняли меня, потому что в сущности я сказал пошлость — О, это что-то новенькое, продолжайте, господин Рысев или вам угодно, чтобы я звала вас господином Вороном?

— Это как вам будет угодно, мне любое мое имя так же мало ласкает слух, как имя любого другого человека — я людей не люблю и для себя исключения не делаю Кстати теперь я опять говорю пошлость, из тех что приводят в восторг экзальтированных смолянок Вы же, милостивая государыня к их числу принадлежать не изволите, посему не лукавьте, вам не идет Ничего нового я вам не сказал, потому что я сказал вам вот что: « слухи о Вашей красоте будоражат город, но слухи-вздор, потому что на самом деле вы гораздо лучше»

Так вот, эту пошлость вам очевидно говорит каждый. Кто имеет честь быть представлен вам или уж по крайней мере каждый второй Станете ли теперь утверждать, что я не прав?

— Не стану Но зачем же вы говорите пошлости?

— Не обидитесь, если скажу честно?

— Нет, обещаю — От лени Лень думать над серьезной фразой Хотя вы ее заслужили — Что такое я заслужила, господин пиит?

— Чтобы о ваше красоте говорить серьезно без пошлых дифирамбов и жалкого рифмоплетства. Вы чертовски, именно чертовски красивы Бог не стал бы творить женщину такой — слишком велик соблазн страсти, именно страсти — не любви, а страсть — грех по его, божьему разумению Признайтесь вас ведь не любит никто и вам любовь не ведома? А вот страсть к вам сжигает дьявольски огнем не одну смертную душу, увлекая ее в геенну безвозвратно, заметьте И вам страсть известна давно и в разных ее проявлениях Вы — и есть сама страсть, явленная несчастным перед страшным концом их, вот что скажу я вам, бедный пиит И это уже не пошлость Видите ли теперь разницу?