Марина Юденич - Сент-Женевьев-де-Буа

Теперь, похоже все мытарства его на пыльных обожженных палящим солнцем, до крайности запутанных, к тому же, степных дорогах, остались позади — он был у цели. Монастырская стена, когда-то видимо служившая ему надежным укрытием, и теперь внушительно чернела в синих сумерках. Широкий проем в ней, в том месте, где ранее видимо были ворота обители, он обнаружил не сразу, а обнаружив, решил почему-то машину оставить снаружи. Заглушив двигатель и прихватив с собой из всей свой поклажи лишь две вещи — мощный фонарь и небольшой изящный пакетик какого-то московского бутика, в котором упакована была диадема, Дмтирий Поляков переступил незримый и физически не существующий, но очень хорошо ощутимый им порог монастыря. К ночи в степи задул сильный ветер, не принесший правда живительной прохлады, но внутри монастырских стен завывания его был особенно сильными, заглушая все прочие звуки.

Все это время Беслан Шахсаидов спал, и сон его, по обыкновению был крепок — он не слышал звука подъехавшей машины и осторожных шагов Полякова вступившего на монастырский двор. Однако в отличии от привычного уже беспросветно темного беспамятства, в которое глубоко погружалось его сознание, сейчас он видел сон. Снился ему Ахмет. Живой, здоровый, переменчивый — то сражающий всех наповал меткой ироничной репликой или по — мальчишески задорной шуткой, то погруженный в хмурую меланхолическую задумчивость, выражающий свои мысли туманно и почти непонятно. Как и раньше, когда выдавалась у обоих свободное время, они беседовали сейчас о том, что более всего волновало каждого из них, причем, посвящая друг друга во все без утайки, даже самые сокровенные мысли. Обычно в таких беседах солировал Ахмет, повествуя о своем, наболевшем и растолковывая Беслану, прервав часто на полуслове его слабые потуги сформулировать мысль самостоятельно, что, как и почему твориться у него на душе. Сегодня же все было наоборот — говорил Беслан, Ахмет лишь задумчиво слушал, практически не перебивая, но внимательно и с каким-то новым выражением своих мягких медово-карих глаз.

Разговор этот был крайне важен Беслану, и хорошо ему было от того, что катился он неспешно, словно времени у них впереди было еще очень и очень много и не наступил еще момент сказать и услышать главное. Но произошло то, чего менее всего ожидал и хотел сейчас Бес — он проснулся. Собственно, он был разбужен шорохом шагов Полякова, который был совсем рядом с машиной, но это Беслан осознал несколькими секундами позже. Сейчас же он ощутил лишь острую как от удара клинком боль резкого пробуждения, разрывающего ровную и бесконечную, как казалось, нить их беседы. Практически одновременно с этим и очень остро почувствовал другое, более страшное — из памяти его стремительно, как выпущенная из клетки птица, . как облачко сигаретного дыма подхваченное мощным порывом ветра выскальзывают, бесследно растворяясь во мраке ночи не только произнесенные слова и фразы, но и содержание ее в целом, ее смысл, суть. Считанные доли секунды он физически ощущал это стремительное ускользание и даже отчаянно попытался удержать отголоски, еще звучащие внутри его сознания Это почти удалось ему — последняя фраза Ахмета — словно зацепившись за что-то невидимое, осталась с ним. Была она какая-то обрывочная, сохраненная не с начала, и не понятно по какому поводу произнесенная, но была. "… дотерпеть осталось совсем недолго, — говорил, вроде даже прося его о чем-то Ахмет, — потом не будет трудно — ты все поймешь, но вот дальше — тут решать придется тебе самому, и это будет трудно, очень трудно " Голос Ахмета еще звучал внутри его, как бы продолжая прерванный сон, но разбуженное сознание уже стряхнуло с себя окончательно его оцепенение — он отчетливо слышал чьи-то острожные шаги а через несколько мгновений хорошо тренированным зрением уже различал одинокую медленно приближающуюся к его машине фигуру. Отточенным движением, бесшумным и неуловимым, Беслан, извлек из-под сидения машины короткий десантный автомат «Узи» — вполне заслуженную гордость израильтян, и прежде чем столь же привычным жестом привести его в боевое состояние, мягко нажал кнопку на панели в дверце джипа: боковое оконное стекло слева от него плавно и практически беззвучно, поползло вниз.

В шуме ветра этого звука Поляков не различил, но следующий был им услышан и распознан сразу — это был тихий противный металлический лязг передернутого оружейного затвора.

Это ты, дед — скорее утверждая, чем спрашивая, громко произнес он в темноту, и сразу же вынужден бы закрыть глаза, ослепленный ярко вспыхнувшими огнями — Беслан врубил мощные ксеноновые фары машины Однако именно этот ультрасовременный свет фар и отчетливо различимый им теперь звук работающего двигателя почему-то сразу убедили Полякова в том, что во мраке ночи поджидает его не та сила, которая являлась ему в облике деда, а вполне земной реальный человек Это сразу успокоило Полякова и, прикрывая глаза рукой, он снова громко обратился в темноту — Кто вы?