Евгений Белодубровский - Блок, Набоков, Бенедикт Лившиц, Маша и филёр

Бенедикт Наумович (более известный по-отчеству, как «Константинович») мог и раньше, совершенно просто, и замечательным образом прийти на Пряжку «к поэту в гости». И нисколько не фамильярно (оба этого во всю жизнь — не любили), а просто, позвонив по телефону или забросив в почтовый ящик — визитку (благо общих друзей и врагов у них было — полмира!) Но поведав о своей напасти — всё понимающей Ахматовой, он было успокоился. И вот на Тебе!!!

Извозчик совсем было расплылся во всё лицо, стряхнул с армяка прилипшие было рукописи нашего гостя и так было стряхнул вожжами, что спугнул было серых воробьёв карниза Аничкова Дворца и даже чуть покосился близлежащий остов невского фонаря, и тем же движеньем — разбудил засопевшего Блока, который, чем-то встревожившись, наконец, посмотрел наверх…

И тоже узнал! Бенедикта Лившица в странном одеянье с котомкой и всем прочим! Он совсем перестал дремать и бормотать, и как-то враз (из лексикона нашего извозчика) его покинула и Любинька и препротивная Зинаида с лорнетом и с буколической целомудренной брошью у шеи, и инфернальная, в перстнях и кружевах, жена друга Городецкого, нимфа, он широко улыбнулся! И едва признав-узнав Лифшица и услышав: «На Моховую» и положительный утвердительный ответ своего возницы, наш Блок уже едва-едва засобирался заёжиться от вот-вот возникшего (по интеллигентной привычке) чувства печали, радости и стыда за весь мир — как наш ревнивый Аноним, наш Герой, наш Денди с пробором и сеточкой посредине, заломил фуражку и неловко от человеческого, на ходу, смущения, стремглав ухнул (вернее сказать — сиганул) со свистом и гиком с этой своей невысокой верхотуры — кубарем вниз.

В пролётку.

И прямо чуть ли не Александру Блоку на платье.

И воссел прямо напротив!

Глаза его горели, сердце билось, ладони чесались… Но этого (того, что ладони чесались и сердце прыгало) никто сильно не заметил: слишком важна была минута!

Ни сам запальчивый вольнопёр Бен Лифшиц; ни раздумчивый Ал. Блок; ни лошадь Любаша; ни возница, ни городовой; ни, естественно, памятник Екатерины Великой (а пролётка всё летит и летит дальше, летит милая «Тройка-Семёрка-Туз»), уже показавшийся на Невской першпективе в окружении своих бронзовых любовников; ни — будущие хроникёры и биографы обоих Поэтов (только сейчас, в эту минуту, когда Вы это читаете, мы восстанавливаем «status quo»); ни прохожий рыжий критикесс в распахнутом на животе смокинге; ни даже французистая дама (О! Не может быть! Это кажется была сама набоковская гусыня, «Мадемуазель «О» (читай «Другие берега» Владимира В. Набокова), с грандиозным шиньоном, напоминающим будущую татлинскую башню (привет Б. Лившицу из будущих 20-х годов, где задавали тон Татлин, Евреинов, и Родченко), накрепко затянутая в корсет черепаховым гребнем и заколотая целомудренейшей брошью, под руку с изящной английской плетёной корзиной, заполненной доверху всякими разностями, копчёностями, анчоусами и кокосами, что выкатилась из Елисеевского магазина в сопровождении прилежного 15-летнего юноши в тенишевском картузе, в гетрах, с рампеткой и сачком для ловли бабочек, который едва не расхохотался, указывая кому-то пальцем в небо на только что замеченный им и восхитивший его кульбит гимнаста Лившица с козел прямо в ноги Ал. Блока (у тротуара стоял на парах «Бенц» Владимира Дмитриевича Набокова, Камер-Юнкера Двора Его Величества).

Блок скинул мрачный капюшон (благо откуда-то с Фонтанки блеснуло светом) снисходительно, томно (и — весело) во спасение, откинулся на спинку сиденья от свалившегося с неба — соседа, совсем подзабросил думать о Любе, Любушке, Любаше, вытянул из отцовского редингота (невесть откуда взявшийся) кусок сигары, откусил полмундштука и уже полез было за огнивом.

Но вдруг, не помня себя: то ли от враз растревоженного одиночества, то ли ещё бог знает отчего-с, почувствовав неладное где-то под ложечкой, не дожидаясь, когда упомянутый супергимнаст Лившиц придёт в себя от своего прыжка (лётчики тогда только входили в моду), непривычно быстро затараторил своё:

— Вы тоже к Гиппиусу. В Тенишевку! Там будет и Мейерхольд. Мне редко с кем бывает по пути, по дороге… А что будете читать? Ведь Вы же Лившиц, вы мне писали… Я помню некоторые ваши мадригалы… Вы — Мастер!!! Ведь Вы же Борис Лифшиц, я читаю Вас иногда в журналах. Знаю ваши манифесты! Вы с фронта! Я тоже был призван — не надолго! Любите Верлена! Прочитайте, пожалуйста, Бенедикт Константинович, новое, я вижу у Вас вся ладонь исписана в рифмах. Я не хорошо знаю футуристов, но мне близка ваша смелость.