Леонид Жуков - Злая фортуна

Где нам тогда было взять книги Купера, Киплинга и Гамсуна, когда, кроме бомбоубежищ и маскировки, мы ничего не знали; каждый день в небе прожектора ловили неприятельские самолеты и обстреливали их из зениток, тявкающие звуки которых не смолкали всю ночь.

Сводные картинки зажгли во мне любознательность и ненасытность к красоте. Прилежность, с которой я сводил, а потом перерисовывал Красную Шапочку и Людоеда, могла сравниться только с перепиской нот, которая помогла мне познать трудолюбие, а также повлияла на чистоту нрава: впоследствии я так и не научился лгать, презрев вероломство и сделку, хоть и дьявол понукал мной преогромный…

Сводные картинки продавались на базаре. За каждую картинку приходилось расплачиваться обедом, если внести поправку в понятие этого слова, ибо мы вообще тогда не знали, что такое обед, завтрак и ужин. Голод косил людей серпом, питались чем бог пошлет.

Позже, когда уже начали ходить в школу, получив новые картинки, я с нетерпением ждал, когда кончатся уроки, чтобы приступить к делу. Оставшись один в доме и зажмурив глаза от счастья, я сильно переживал и боялся посмотреть, что там сейчас получится. Помню, однажды на сводной картинке мне попались роскошные цветы, названия которых я не знал. То были яркие маки, сводящие с ума своим алым пламенем, и нежные розы, восковая желтизна которых наполнила мою душу такой любовью к жизни, что я был сильно растроган и расплакался, как позже в юности, когда мне открылась сущность Мессии…

На лепестке мака сидела огромная райская бабочка. Боже, что это была за бабочка! Я пережил такое сильное волнение, разглядывая ее, что тот день и час останутся у меня в памяти на всю жизнь. Теперь подобное состояние души, этот порыв уже ничем не вызвать, кроме разве лишь одним известием о скорой смерти!

Бабочка была голубая, с золотым ободком на крыльях, а по голубому — черные бархатные пятна, обрамленные нежно-розовыми краями, как сладкая пастила. Бабочка была совсем живая и готовая взлететь. Во мне что-то надломилось, и я сделался неизлечимо больным, словно меня помазали к миру искусства. Мне тогда было восемь лет. Это было моим крещением. Когда меня спрашивали: «Ты крещеный?» — я, не задумываясь, отвечал, впрочем, не зная, крещеный я или нет: «Конечно, крещеный!» И при слове «крещеный» всякий раз вспоминал бабочку.

С тех пор я часто переношусь в те времена и пытаюсь воскресить в памяти этот сладкий миг из моей жизни — и сравниваю его с ярким солнечным днем на лесной поляне, где синие дали тонут в ослепительном свете, а белые цветы на лугу пахнут медом, и шелком плакучих грив струятся в расплавленном зное неподвижные березы. Над лугом порхают белые бабочки, как невесты, и носятся знойные стрекозы с шелестящими сухими крыльями и огромными фосфорическими глазами, как у жителей других миров. Эти глаза напоминают звезды, которые светят ночью над пересохшим лугом.

В московском музее изобразительных искусств стоит под стеклом голова мумии, принадлежащая самой древней египетской женщине. Эта мумия, которой более четырех тысяч лет, является самым богатым достоянием музея. Наряду с величайшими полотнами мировых художников, греческой скульптурой и кондотьерами мумия вызывает больший интерес, ибо мумия доказывает нам, что плоть нетленна! А раз нетленна плоть, то не может быть сомнения в бессмертии души…

Коричневые высохшие веки и нос женщины превратились в твердое дерево, челюсть и кошачьи зубы уменьшились, на затылке сохранилась взбитая пакля. Этот пук волос, бывших когда-то прекрасными, жалок и безобразен, как выброшенная мочалка. Продолговатый череп правильной формы лепится тонкими плоскостями, мелок, говорит нам о том, что раньше люди не отличались крупными формами, потому что борьба за существование не баловала их, как в цивилизованном мире.

Теперешнее поколение, вскормленное на лакомствах, так называемые акселераты, вымахивает до двух метров. Женщины превратились в лошадей, которым вместо подков придумали платформы, отнимающие всякую надежду мечтать о них вздыхателям маленького роста. На этих платформах они гарцуют, как в седле, и выискивают себе жеребцов по рангу, не догадываясь о том, что крупные жеребцы не нуждаются в них, набив себе карман списками, в которых числятся любовницы маленькие и ядовитые, как змейки, сидящие в кувшине факира.

Не верится, что голова мумии принадлежала прекрасной женщине, ничего не знавшей о своей будущей участи. Сколько жертв на совести повелительницы, скольких она уничтожила одним жестом, прихотью каприза? А теперь стоит под стеклянным колпаком для общего обзора. Она была беспечна, окружена роскошью и почетом, судьбы подчиненных вершила беспощадно, но смерть никого не обходит, она не считается ни с кем и неумолимо сводит в могилу всех, родившихся на этот свет, даже царей.