Дениз Вудз - Ночной поезд в Инсбрук

— Во сколько у тебя поезд?

— Я поеду ночным поездом в Каир.

— Прекрасно. Мы сможем провести день вместе.

— Спасибо за предложение, но я уже осмотрела достопримечательности.

— Тем лучше, тогда прокатимся на фелуке.

— У меня не хватит денег.

— Мы приглашаем. Сезон заканчивается, так что сможем договориться о скидке.

— Что это с вами? — нахмурилась она. — Объявлена «Неделя поддержки Фрэнсис»?

На борту фелуки Нагиба аль-Монейма на нее нахлынули воспоминания.

Подгоняемые легким ветерком, они дрейфовали за Слоновым островом, и Фрэнсис узнала тропинку в гостиничном саду, где они с Ричардом гуляли. Дальше по берегу в тростнике женщины из деревни мыли оловянные кастрюли, а дети стайками носились у них за спиной. И тогда все было точно так же, а она сидела, уютно устроившись у Ричарда между коленями на скалистом уступе. Положив руки ей на плечи, он смотрел вместе с ней, как меняется цвет реки на закате. На какой-то миг воцарились мир и согласие. Оба получили то, что хотели. Фрэнсис наслаждалась коктейлем из экзотики и любви, а Ричард стал обладателем того, чего он так долго добивался: Фрэнсис. На вечные времена.

Они принялись дурачиться. Он ткнул ее пальцем в ребра, она обернулась, и завязалась потасовка. Тут они соскользнули с камня, обхватив друг друга за руки. Они толкались и хохотали, пока Ричард не упал спиной в реку.

— Не нашла ничего лучше, чем бросить меня в реку, кишащую бактериями! — притворно проворчал он, вставая на ноги. — Хочешь, чтоб я ослеп?

— Мне казалось, ты уже ослеп.

— От твоей красоты? Ну уж нет, я вижу тебя насквозь, как на рентгеновском снимке.

Тогда она обвила его шею руками и поцеловала, потому что, несмотря на всю ее тягу к странствиям, именно этот прирожденный домосед сделал ее счастливой. И пока они стояли в реке, дети, прыгающие поблизости, громко смеялись и дразнились. Да, хорошо было в Асуане.

— Фу ты!

Джоел в просторной футболке и бейсбольной кепке растянулся на подушках поперек фелуки.

— Умираю, как хочу купаться!

Род посмотрел на Фрэнсис и дотронулся до ее локона:

— Потрясающие волосы.

Солнце обжигало ей кожу сквозь ткань рубашки.

— Я хочу сойти на берег.

— Расслабься, — усмехнулся Род, — я не собираюсь подкатывать к тебе. Мог бы, если бы ты не сохла по нему, но это не тот случай.

— Да нет же, ты не понял. Я действительно хочу сойти на берег. — И она указала пальцем в сторону береговой линии: — Вон там. Это возможно? — спросила она лодочника.

Нагиб покачал головой.

— Тогда я доплыву сама.

— В реке опасно плавать, — сказал Нагиб.

— Мне все равно.

— Ты не шутишь? — сказал Род.

— Нет. Я хочу прогуляться по острову. Я доплыву обратно на пароме.

— Но…

— Не забудь мой рюкзак, хорошо? Увидимся в отеле.

Нагиб без эмоций воспринимал эксцентричные выходки туристов. Он подвел фелуку как можно ближе к берегу, а Джоел сфотографировал, как Фрэнсис перекинула ноги через борт и спрыгнула в реку. Она плыла, пока не стала доставать ногами до дна, потом побрела по мелководью, где могли быть вирусные бактерии, по илу, который просачивался между пальцами. И все это ради того, чтобы осознать, что и остров не в состоянии вернуть Ричарда назад. На какой-то миг она и вправду поверила, что Нил сможет перенести ее обратно во времени и она снова будет стоять на Слоновом острове в объятиях Ричарда. Вместо этого она вышла из реки и почувствовала себя такой одинокой, жалкой и мокрой, как никогда прежде.

Род стоял на борту фелуки — руки в боки — и ругался. А Джоел продолжал щелкать затвором фотокамеры. Интересно, мельком подумала Фрэнсис, как она будет выглядеть на снимках? Некая особа в мокрой юбке, стоящая на берегу в окружении скачущих вокруг нее египетских девочек, или как покинутая женщина с разбитым сердцем?

Австралийцы продолжили экскурсию. Дети уставились на тетю, спрыгнувшую с лодки и приплывшую на окраину их деревни. Женщины на берегу оторвались от стирки, и Фрэнсис удивилась: как некоторые вещи могут оставаться неизменными, когда все остальное изменилось так бесповоротно? Она выжала подол юбки и попробовала заплакать. Рыдание вырвалось из груди, но оно было сухим, пустым, и ничего за ним не последовало. Ей стало бы легче, если бы она поплакала, хотя бы вспомнив Лину и ее ребенка, раз свое горе не помогало. Но у ней так и не получилось расплакаться. Слезы спрятались где-то глубоко, сердце билось уже не так часто, а уверенность в том, что ей непременно надо выплакаться, сама собой растаяла. Наступило состояние полного отчуждения, даже от самой себя.