Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

— Ты ничего не понимаешь! В этом был самый цимес! Это было так необычно, захватывающе!

— А вывалился ты как?

— Вывалился-то? А так и вывалился. Овладел и вывалился. Ослабел, понимаешь… Вернее, ослабил хватку и сверзился прямиком на хладный асфальт… Так вот, в палате, присмотревшись, я увидел, что полковник вдумчиво изучает "Похождения бравого солдата Швейка". Я возликовал. Слава Богу, думаю, нашелся в этой обители печали близкий мне по духу человек. "Ну, как, — спрашиваю, заранее улыбаясь и предвидя ответ, — нравится?" Полковник окинул меня долгим мутным взором. Видно, раздумывал, стоит ли тратить драгоценное время на откровения с неизвестным юношей сомнительной национальности. "Я такой человек, — наконец процедил он, — раз начал, то должен закончить. Такая у меня жизненная установка, понял, паря? Я привык любое дело доводить до конца. Раньше никак руки не доходили до этого самого Швейка, теперь вот лежу, прохлаждаюсь, всё равно делать нечего, дай, думаю, почитаю, оценю, так сказать. Теперь вот мучаюсь, упираюсь… Уже вторая неделя пошла. Вот все говорят: Швейк, Швейк, смешно, юмор, обхохочешься… А я ни разу даже не улыбнулся. Ни разу! Ничего там смешного нет, вот что я тебе скажу. Ерундовая книжка… — констатировал полковник и с угрозой добавил: — Но добить я её должен. И добью! Такой я человек!"

На Тита рассказ производит очень сильное впечатление.

— Ничего не скажешь, — произносит он с уважением, — достойный субъект.

— И я того же мнения. Хотя интендант был так же глуп, как и мадам Черникова, он от нее выгодно отличался одной очень важной чертой. Он не стремился к публичности. Полковник свое мнение держал при себе: видать, дурак он был опытный и смышленый. Полковник знал свое место, он знал, что он дурак, и этим знанием ни с кем не делился. И если бы не мой вопрос, он бы так и не открылся… Черникова же, к сожалению, не осознает, что глупа, и яростно рвется к аудитории. И это делает ее положение совершенно безнадежным.

— Уймись, златоуст. Ты все о морали, а я о хлебе насущном. Без закуски я продержусь недолго: годы не те. Думай, чем ты будешь меня кормить…

— Постыдился бы! Россию распинают, а ты о жратве! До еды ли тут?! Тьма опускается на мою родину… Сейчас таких, как Черникова, пруд пруди. А новых Пушкиных или хотя бы Фетов или Майковых что-то не видно. Ну почему?..

— Превратности судеб! Коловращение несуразностей. Трагические закономерности абсурда. Логические зигзаги эволюции. На первое место нынче победоносно выдвинулась посредственность, которая возглавила наш революционный пролетариат и трудовое крестьянство. Бездарность правит бал. К славному прошлому возврата уж нету…

— Некий ядовитый журналист спросил Дарью Донцову, как ей не стыдно писать такую галиматью. Донцову смутить не просто. Она с достоинством ответила, что благодаря сумасшедшим деньгам, которые за реализацию ее книг выручает издательство, серьезные поэты получают счастливую возможность мизерными тиражами напечатать свои убыточные книжонки. То есть, автор убогих детективов содержит Поэта! Бездарность кормит талант!

Раф с размаху бьёт ладонью по столешнице.

— Мне бабка рассказывала, что помнила день 15 июля 1904 года, как один из самых скорбных дней в своей жизни. Мой дед, ее муж, пришел домой поздно вечером и, не проронив ни слова, сразу поднялся к себе в кабинет. Спустя минуту она услышала глухие рыдания. Мой дед плакал. 15 июля 1904 года умер Антон Чехов. Вот так Россия переживала смерть великого писателя. Скажи, если сегодня отбросит копыта автор какого-нибудь сногсшибательного текста, заплачет кто-нибудь кроме его кредиторов?

Раф замолкает. Его переполняет негодование. Правая нога начинает нервически подергиваться. В последнее время приступы беспричинного гнева стали происходить с ним все чаще.

Тит незаметно пожимает плечами. Причем здесь скорбь по Чехову и новый Пушкин?

Друзья молчат не менее минуты. Наконец Тит нарушает молчание:

— Так ты говоришь, ей, этой твоей Черниковой, не нравится "поток сознания"?

Голос его звучит напряженно.

Раф бросает на Лёвина свирепый взгляд.

— Она без ума от "потока сознания"! Мне одно интересно, до кого еще "доберется" эта самовлюбленная посредственность, получившая возможность с высокой трибуны безнаказанно изрекать благоглупости? Может, до Джойса, Пруста, Музиля, Кафки, Гашека, Набокова, Платонова, Бродского, Довлатова? Господи, и ей все сходит с рук! Как не обрушатся на нее небеса?!