Вионор Меретуков - Меловой крест

Маленькую картину, городской пейзаж, шедевр! — я знал, что это так, — я поставил на пол, прислонив к стене, и опустился перед ним на колени.

Да, это было попадание в "яблочко". Простенький сюжет… Да нет! И сюжет отсутствует. Москва. Серенький переулок у Покровских ворот. Торопливо бегущие фигурки прохожих… Слабый свет, падающий откуда-то сверху и как бы извне… Женщина с зонтом, рядом мальчик, мужчины, прячущие затылки за поднятыми воротниками пальто…

Я испытывал удивительное чувство. Оно было похоже на восхищение чужой удачей. Будто это и не я написал. Будто не моя кисть касалась холста, который сейчас стоял, прислоненный к стене с драными обоями. Неужели это моя работа? Как же божественно она хороша!..

И тут улица на картине ожила. Задвигались фигурки, стал мерцающим серо-голубой, почти пепельный, свет. Люди раскрыли зонты. Пошел дождь… Мальчик протягивал руки к женщине, и его губы что-то шептали… Молодые мужчины столкнулись и пристально посмотрели друг на друга.

Я почувствовал, как слезы текут по моим щекам.

Так я еще никогда не писал… Во мне билось и рвалось наружу страстное желание рассказать всему миру о своей победе…

…Вдруг я услышал шорох. Я хотел обернуться. И уже начал это делать, успев изобразить на лице недовольную гримасу, как что-то со страшной силой опустилось мне на голову.

Я почувствовал мгновенную ослепляющую боль, мне показалось, что мир расплющился и стал тонким, как лист бумаги, и вместе с ним расплющились мое тело и мое сознание.

Я летел в черную пустоту, которая всасывала мое сердце, мои легкие, которые перестали вдыхать воздух, мою сморщенную, как у черепахи, кожу и мои слепнущие глаза. Все наполнилось кровью и гулом, который был почему-то связан с болью…

Потом я превратился в одинокий старинный корабль; сквозь кровавую пелену я видел белые, наполненные ветром паруса на своих мачтах и одинокого капитана, который стоял на мостике и что-то кричал срывающимся голосом, с тоской глядя в небо.

Парусник, скрипя снастями, кренясь на правый борт и проваливаясь в волны, стал быстро удаляться и скрылся в сиреневом мареве за горизонтом…

Перед тем, как потерять сознание, я увидел скрывающую чье-то лицо черную маску и холодные глаза, сквозь прорези в маске вглядывающиеся в меня.

"Писатели разных времен и разных мастей придумали немало выражений, которые намертво обосновались в лексиконе не одного поколения литературных халтурщиков.

Ну, например, кто был тот не лишенный таланта писатель, который, в задумчивости слюнявя кончик гусиного пера, первым написал: "женщина со следами былой красоты на лице"? Или — "изумрудная поляна"? Или — "бирюзовый небосвод"? Или — "кружится голова"? (Ах, как кружится голова!.. От любви? Нет, от успехов у него закружилась голова… И почему так сильно голова кружится? Вертеться надо меньше перед зеркалом! И не будет голова кружиться…)

Конечно, легче брать готовые рецепты, чем изобретать новые. Допустим, спешит некий автор описать внешность какого-нибудь безликого персонажа. Что может зародиться в недрах серого вещества под сморщенным лобиком этого современного "властителя дум"?

"Властитель" напрягает свое беспомощное воображение, и выползает из-под его пера следующий шедевр: "на голову убитой женщины был надет светловолосый (!) парик". О переживаниях морского волка автор таинственно напишет, что тот "внутренне застонал".

С грустью подумаешь — пусть уж лучше ворует…

Мой совет — держать под рукой книги признанных литературных асов, сожравших не одну собаку во время поисков нужных слов и выражений.

У них этого добра — блистательных метафор, точных эпитетов, красочных описаний природы — пруд пруди! Именно у них вечно рыскающий в поисках легкой поживы беллетристический вор-домушник может без труда разжиться и "царственной походкой", и "звериным оскалом", и "горделивой осанкой", и "горящими, как раскаленные уголья, глазами" и "седой львиной гривой", и "ледяным взглядом".

На том же развале он подберет себе и "именины сердца", и "ропот буйных вод", и "роняет лист…".

Но время неизбежно приговаривает любителей чужой словесности, этих беспринципных литературных мародеров, к забвению.

Воровство опасно тем, что оно заразительно. И хорошо, если бы оно заражало только собратьев по перу. Но нет! Оно заражает читателя, приучая его к второсортности, посредственности. Ведь воруют не только отдельные слова, но и "цельные" выражения. И, что неизмеримо страшней, воруют мысли.