Вионор Меретуков - Меловой крест

Шварц служит у меня кем-то вроде нравственного полотера. Он полирует до блеска мои шершавые мысли, облекая их в законченные конструкции. Иногда он со свойственной ему щепетильностью поправляет меня. Так, например, вчера он мне сделал замечание относительно интервью, опрометчиво данного мною польской газете "Шлостар".

— Ну и дурак же ты, братец, — деликатно сказал он. — Как это у тебя язык повернулся сморозить такую откровенную глупость?

Оказывается, я с непомерным, по его мнению, энтузиазмом восхвалял творчество русского художника Александра Энгельгардта, назвав того русским Гейнсборо нашего времени. Шварц, снисходительно пожурив меня за неосторожность, отправил в газету опровержение, смысл которого состоял в том, что Александр Энгельгардт объявлялся мною не современным Томасом Гейнсборо, а лишь Павлом Дмитриевичем Кориным 2009 года…

Пришлось согласиться.

Можно ли пасть ниже?..

Я все чаще тоскую по ним, по моим старым друзьям, Юрку и Алексу.

И все чаще пью в одиночестве, ведя с ними воображаемые споры. Их живое присутствие в какой-то степени заменяет фотография, сделанная много лет назад в парке культуры и отдыха имени Горького, где мы проводили немало времени, играя на деньги в бильярд с приезжими лопухами из захолустных советских городков, вроде какого-нибудь Крыжополя или Верхнепердянска.

Конечно, мы их обыгрывали. Мы вообще тогда не любили проигрывать, и поэтому всегда играли наверняка… Особенно Юрок, для которого игра всегда была смыслом жизни, а в то голодное время — еще и источником существования.

На фото Алекс и Юрок стоят рядом, пристально глядя в объектив аппарата, — будто всматриваются в будущее. О том, что они видят его, говорят их глаза, вернее, озабоченно сдвинутые брови, образующие подобие островерхой крыши, и мудрый провиденциальный прищур. Впрочем, возможно, щурились они от солнца, а брови сдвинули потому, что были, как всегда, "под мухой", и сосредоточенно обдумывали, где бы еще выпить.

Иногда я достаю из тайника ту картину и ставлю ее перед собой. И тогда мы плачем вместе — истекающая осенним дождем московская улица с вечно спешащими куда-то прохожими и я, постаревший на тысячу лет…

Моя жизнь изменилась. Я добился если не славы, то богатства, что тоже немало… Но в моем холодильнике, если порыться, при желании можно найти и кусочек костромского сыра с лихо загнутыми кверху краями, и черный надкушенный сухарик, отраду бережливого Плюшкина, и даже початую бутылку водки, в которой плавают хлебные крошки.

Безотрадно нищенский вид холодильника, как я уже однажды заметил, вовсе не свидетельствует о моей бедности.

Скорее, он говорит о некоторых чертах моего характера, которые порой меня самого ставят в тупик.

Живу я теперь в собственном доме, построенном по моему проекту, и поэтому в этом несуразном, на чей-то недоброжелательный взгляд, доме предусмотрено так много ненужного.

И все эти излишества, включая телевизоры и люстры в туалетах, лифт с фикусами и мягкими креслами, зимний сад (с секвойей, разумеется!), небольшой концертный зал, где я развлекаю себя любительской игрой на белом рояле, и, конечно, мастерскую с прозрачными стенами и потолком из горного хрусталя, не кажутся мне избыточными. Потому что, во-первых, я чувствую себя здесь комфортно, а во-вторых, оказалось, что роскошь не бывает чрезмерной. Даже пошлая роскошь парвеню… И у меня уже возникает ощущение, что я жил здесь всегда.

В мастерской я работаю все реже и реже, зачастую используя диваны, которые занимают львиную долю ее площади, для занятий любовью с юными натурщицами. Что, понятно, не лишено известного удовольствия.

Недавно в моей мастерской побывала королева Марго. Уже без брата…

Марго оказалась совершенно неуемной. Откуда в этой субтильной девочке столько страсти и любви к жизни?

Когда я, измочаленный неуместными в моем возрасте сексуальными фокусами (которые временами напоминали мне опасные для жизни полеты под куполом цирка), рассеянно ковырял в носу и предавался размышлениям о причудах нынешнего времени, затолкавших девицу с проткнутым железной булавкой пупком в мою постель, она своим мальчишеским, хрипловатым от постоянного курения, голосом возмущенно потребовала активного продолжения.

Марго, видно, всерьез вознамерилась получить от стареющего партнера исчерпывающую сексуальную сатисфакцию, ошибочно приняв меня за неутомимого, не знающего покоя любовника. Мне ничего не оставалось, как, сославшись на Библию, процитировать ей тут же в спешке придуманное изречение. "Да оскудеет мошна дающая", — сказал я и молитвенно сложил свои руки на ее маленькой груди…