Марк Харитонов - Линии судьбы, или Сундучок Милашевича

— Н-да... А так живете, значит, затворником, монахом, опустившимся чудаковатым холостяком? В вашем-то возрасте!

— Отнюдь, Симеон Кондратьич! Разве не видно? И на жилье мое посмотреть, и на меня самого — ухожены все-таки, не запущены. Чувствуется присутствие женщины, разве нет? Вот рубашечку мне на днях подарила. Ткань, видите? называется лавсан. Занавесочки на окне новые. Вазу тоже она выбирала; цветов, правда, нет, но веточки пока поставили, а эта штуковина в горшке... Что?

— Как зовут?

— Женщину-то? Люся. Моя же, представьте, бывшая студентка. Не доучилась, правда, по жизненным обстоятельствам, в магазине книжном сейчас работает. Там с ней и познакомились, а где еще? Странная опять встреча. Что кому... именно. Говорит, что давно, еще в институте, была в меня влюблена. А я смотрел, экзамены у нее принимал — и невдомек. Милая вообще... и тронула меня чем-то: худобой ли, уязвимым видом...

— Похожа, что ли?

— Особенно когда уже на улице увидел,— не расслышал вопроса Лизавин,— в брючках, знаете, как сейчас девушки стали ходить, в босоножках на высоком каблуке, кофточке облегающей, тонкая вся такая, трогательная... именно трогательная, больше не знаю как сказать. И элегантность эта трогательная, и желание нравиться. Только женщина знает, как это делается, да еще при их зарплате... ежедневное усилие поддерживать внешность и тело, и слабость скрывать ежемесячную. Жалко всех почему-то... женщин особенно. И девушек, конечно. Старух тоже. Баб, одним словом. Они ведь добрее нас. Милосерднее. Собачонку увидит, ребенка — уже улыбка. Правда. Что в жизни важнее? Последнее, на чем держимся. И готовит хорошо...

— Что-то вы разговорились так, Антон Андреевич. Погодите минуточку. Я про нее еще хочу спросить.

— А... Нет, так я ее и не нашел. В больнице мне дали адрес — оказался мнимым. Никто там не живет, я ходил. Дверь драная на замке, с притолоки смотрит котище вот такими глазами — жуть, никогда этаких не видел. Какая-то старуха, говорят, раньше там обитала, но оказалась в психушке... в доме скорби, если выразиться слогом старинным. В справочном говорят, такая не прописана. Может, опять уехала... не знаю. Я написал на всякий случай до востребования. На Меньшутину и на Андронову, не знаю ведь даже, какая у нее теперь фамилия. Вот как раз сегодня оба письма вернулись по обратному адресу. Ничего про нее не знаю... все зыбко... Ее тоже, конечно, жалко.

— Вас так смутило, что произошло у нее с этим спортсменом? Может, вранье.

— Не проверял и не собираюсь. Не мне судить. Я и не сужу. Люди разные, понять друг друга трудно. А может, и не нужно. Как вы об этом выразились?., ну, да ладно. Не до строгости. Я и ее по сути не знал. Просто что-то не так видел. Одним глазом одно. Другим — другое. Возможно, кто-то из нас выздоровел. Хотя не уверен... Сейчас, минуточку...

— Вы что это?

— Да ничего, сейчас.

Наклонясь, достал из нижнего ящика стола плоскую коньячную бутылку, отвинтил крышечку, налил в нее и выпил. Потом сразу повторил, завинтил крышечку. Симеон Кондратьевич укоризненно щурился со стола, даже как будто потянулся взглядом проводить бутылку до самого ящика, но, не сумев заглянуть через край, упал лицом вниз. Лизавин поднял его, слегка отер пальцами и уважительно вернул на место.

— Извините, так вышло. Тряхнул нечаянно.

— Ничего, это я сам. Значит, все-таки выпиваете? Этого я и боялся. Не стоило бы. Вид у вас...

— Да нет, разве это выпиваю? Вы же видели. Чуть-чуть. Для здоровья, мне даже полезно. Нервы малость успокоить.

— А что такое?

— Нет, ничего. Так, переутомился, наверно, слегка. Перенапряг силенки. Надо все же свою меру знать, именно свою, и жить по-своему, не по-чужому. А то я, знаете, какое-то время стеснялся признаваться сам себе, например, что старенькое простенькое танго волнует меня больше чего-нибудь этакого. Тарам-тарам-парам... Или труба вроде Костиной... как, бывало, любил слушать. У меня запросы, в общем, простые. Обывательские, если угодно. Мне нравится лежать на этой кушетке, читать детектив или фантастику... да-да. А что-то там другое... не знаю. Может, этого и ни у кого не бывает. Как не бывает, знаете, особенных страстей, нездешней мудрости, таинственных проявлений жизни, которые описываются в книгах. И пишущие сами знают, что не бывает. Мы просто играем с такой условностью, нам приятно, как в кино, уходить на время из всегдашней жизни. Тоже нужно. На время. Жизнь сама о себе напомнит, все вернет на места.

— Да, она умеет о себе позаботиться. Иной раз просто диву даешься.