Михаил Бутов - Свобода

— Иди, верный товарищ, — усмехнулся Андрюха. — Смотри, как мушки пристреляны…

Никто нами не заинтересовался. Взгляды милиционеров скользили по нам рассеянно и не выделяли из толпы. Лица потенциально опасные не ломятся в переполненное метро в семь утра, брезгуют. Кусты, с ружьями, накрепко привязанными к собранным вместе, закрывшим их со всех сторон веткам, мы обернули рубероидом и клеенкой. Весили они — дай бог. Хорошо, Андрюха, командовавший увязкой, не поскупился на веревку, пожертвовал целую бухту первосортного репшнура и предусмотрел петли для руки и плеча.

Затем электричка едва ползла промышленными районами. Андрюха сказал, что мы удачно вписались, в противофазу: в Москву сейчас давка, а из Москвы — свободно. Получасом раньше тоже полным-полно угрюмого рабочего люда, но теперь смена уже началась. И контролеров в такое время еще не бывает.

Миновав Выхино, покатили шибче. Прижавшись виском к стеклу, я наблюдал, как за спиной у Андрюхи, в соседней секции, заранее раскрасневшийся дородный дядька в теплом голубом спортивном костюме наливает в крышку термоса по глотку горячего кофе с молоком жене и двум девочкам-близняшкам — наверное, первоклассницам. Едут с лыжами — куда-нибудь в неподвижный, тихий черно-белый лес. Кофе распространял пар и волнующий аромат, будил память о живительных ожогах гортани, каких мне на долю не досталось сегодня перед дорогой — Андрюха торопил, не успели даже чайник согреть толком. Дабы переключиться с этих грустных мыслей и не растаять от жалости к себе, я задался вопросом в духе брюзгливого пенсионера: почему, собственно, дети не в школе посреди недели? Каникул нет в феврале. Должно быть, родители подгадали отгул или скользящие выходные и устроили праздник вне расписания. Когда я ходил в первый класс, самыми дорогими вещами у нас в доме были холодильник и проигрыватель «Концертный» — обтянутый коричневым дерматином чемоданчик с динамиком в крышке. Крутили на нем Седьмую симфонию Шостаковича (вряд ли мне хватило терпения прослушать ее хоть раз всю от начала до конца, но знаменитый инфернальный марш, сцену нашествия, я любил и часто мычал); крутили Эллу Фитцджеральд (немецкая серия «Джаз-портрет»), какую-то классическую испанскую гитаристку, а также пару номеров «Кругозора» — журнала квадратного формата, со сквозной дыркой по центру и гибкими, как резина, прозрачными грампластинками между страниц — канувшее в Лету исключительно отечественное изобретение. И еще диск промежуточного размера, в две трети лонгплея, где читал свои стихи поэт Кирсанов. Я и сейчас способен повторить отдельные строки. «В тыл, к расстрелянному лесу, где разбитый дот, молодую догарессу старый дож ведет…» Было там, кстати, и охотничье: «Разбросал свой мозг — лось». На снегу. И стихотворение «Смерти больше нет» — хотя вроде бы следовало из предыдущего, что это чистой воды вранье…

Семья напротив лихорадочно разыскивала пропавшую крышку термоса, дети полезли под лавки — но тщетно. На платформе, где они сошли, от названия сохранились только две буквы: «…ВО». Перрон обрывался в голое поле. Стоило электричке двинуться снова, крышка выкатилась откуда-то в проход, гордая, как Колобок.

— Нам через одну, — сказал Андрюха.

— Курева не купили, — сказал Андрюха.

Было бы на что.

— Этот мужик, — сказал Андрюха, — который нас пригласил, он пишет диссертацию. Диссертацию про перевязок. Зверек такой, типа хорька или ласки. И он их изучает, один во всем мире. Он мне объяснил: самое удивительное — это как они размножаются. Как только самка приносит приплод, приходит самец и всех новорожденных самочек, слепых еще, покрывает. А дальше они растут уже с зародышами. То есть зародыши развиваются с ними вместе, по мере их роста.

От станции шагали минут пятнадцать, сверяясь с планом, начерченным на разодранной сигаретной пачке. Тут и там по дороге, в тракторной колее из-под снега выворотилась красноватая глина. Клеенка на морозце ломко хрустела под рукой. Я в десятый раз давал себе зарок с первых же доходов приобрести новую вязаную шапку — на пару размеров побольше. У Андрюхи шапка была двухслойная и налезала глубоко, зато не было теплых носков.

Таким образом, завидовать друг другу мы не имели оснований.

Возле стоявших особняком коровника и трех бревенчатых домов дорога раздваивалась, и правый, короткий, рукав вел вдоль бетонного забора в поломанные, без створки, ворота. Сразу за воротами начинались навесы, как будто крытые рыночные ряды. У забора мы распаковали кусты, а рубероид и клеенку прикопали, чтобы не разнесло ветром и не стянул случайный прохожий. Я оценил Андрюху вооруженного — наружность вполне партизанская.