Наталья Елизарова - Жмых

Будучи заботливой хозяйкой, я старалась направить примитивные интересы моих работников в какое-нибудь более или менее благопристойное русло, и потому построила на территории Сантос церковь и открыла кинопередвижку: молись и мечтай — что ещё нужно для счастья. Подумала было ещё о строительстве школы, но воздержалась: чтобы гнуть спину с утра до ночи на плантации, грамота не нужна. В кредитных договорах с «Банком Антонелли» батраки могли расписаться просто крестиком — такая подпись имела юридическую силу. А коли так, к чему забивать их головы ненужным мусором?

Однако, несмотря на всю мою заботу, я чувствовала, что работники втайне меня ненавидят. Они никогда не выступали против меня открыто. Да и против чего им было восставать? Против самих себя? Кто виноват, что им захотелось жить лучше? Мечтали о крыше над головой — я дала им её. Но в этой жизни за всё надо платить. И с процентами.

Явного недовольства со стороны батраков не было, но когда я появлялась в посёлке или на плантации, они тут же замолкали и разбредались по своим по углам. Молчаливое напряжение стало нарастать, когда я отгрохала на месте сгоревшей фазенды новую. Особняк был построен с подлинным размахом и подавлял своим великолепием. Впервые у меня был дом, сооружённый исключительно по моему вкусу. Это была милая сердцу роскошь — спокойная, величественная, надёжная. Среди неё я ощущала себя существом утончённым и избранным. Мне хотелось, чтобы подобные чувства испытывала и моя дочь, и потому я незамедлительно перетащила её сюда из суматошной столицы [117] Рио-де-Жанейро был столицей Бразилии до 1960 года. . Но безмятежной идиллии на лоне природы, о которой я так долго мечтала, не получилось…

— Это всё наше? — как-то раз, взбегая впереди меня по мраморной лестнице, спросила она.

— Да, милая, — ответила я, с трудом поспевая за ней.

— А те маленькие домики, которые мы видели из машины? Они чьи?

— Тоже наши, пока люди, которые в них живут, за них не заплатят.

— А мы можем их выгнать, если захотим?

— Можем, милая.

— Тогда давай выгоним!

— Если они не заплатят проценты за этот месяц, то выгоним.

— А что такое проценты?

— Деньги.

— А где они берут деньги?

— Работают. Помнишь, мы проезжали кофейные поля? Вот там они и работают.

— А они много работают?

— Много, милая.

— Если они много работают, значит, у них много денег?

— Нет, милая.

— Почему?

— Потому что это — бедняки, у них не может быть много денег.

— А если они много-много-много будут работать… всю жизнь! Тогда у них будет много денег?

— Конечно, нет.

— А как так?

— Вот так.

— А у тебя больше денег, чем у них?

— Ты задаёшь слишком много вопросов.

— Ну, скажи, скажи!

— Больше, Тереза.

— Но ты ведь не работаешь!

— Как это не работаю? Работаю… ну, не так, конечно, как они, но работаю… А они работают на меня.

— А почему они на тебя работают?

— Потому что у меня есть земля, а у них — нет. Чтобы построить дом, они вынуждены покупать у меня землю. Поскольку денег у них очень мало, я одалживаю им взаймы, а потом в течение нескольких лет они рассчитываются со мной.

— А у кого купила землю ты?

— Странный вопрос, Тереза. Я её не покупала.

— А почему же тогда они должны тебе платить?

— Потому что эта земля — моя собственность.

— Что такое собственность?

— Собственность — это значит моё и больше ничьё.

— Ты пришла сюда, сказала — «моё» и стала здесь жить?

— Примерно так.

— А почему они не могут так сделать?

— Если они так сделают, их посадят в тюрьму.

— Но ведь тебя не посадили!

— То — я, а то — они.

— А они не такие, как ты?

— Такие же точно: у них голова, рот, нос, два глаза, две руки и две ноги. Но у меня юристы лучше…

Разговор с дочерью обеспокоил — мне не верилось, чтобы устами малышки глаголела одна лишь детская непосредственность. Несомненно, кто-то внушил ей весь этот вздор. Я стала внимательно приглядываться к её педагогам, которых тоже пришлось взять с собой на фазенду.

Итак, сеньор Машадо, учитель рисования. Его нанял Отец Гуга, который первый разглядел в девочке художественные способности. Он сохранил все детские рисунки Терезы и некоторые из них, на его взгляд, наиболее удачные, даже поместил в рамочки и развесил у себя в спальне. «Как-никак её шалопай-отец был художником, — сказал он, — поэтому было бы весьма странно, если бы его дочь родилась совсем уж бесталанной…». Он оказался прав — Тереза, действительно, имела врождённые задатки. Это признали и специально приглашённые оценить её работы художники. «Для её возраста — очень сильно! — заключили они. — Если развивать способности, со временем можно добиться больших успехов»… Разумеется, тотчас же был нанят учитель рисования — выпускник художественной академии, строгий флегматичный юноша, больше напоминающий священника, чем человека искусства. Иногда мне казалось, что он чересчур придирчив и требователен к Терезе и не делает никаких скидок на её нежный возраст, но больше он не вызывал с моей стороны никаких нареканий — он безупречно выполнял свой долг и честно отрабатывал жалованье, которое я ему платила.