Евгения Доброва - Угодья Мальдорора

Кстати, давно известно, что переписка развивает невроз и психологическую зависимость: приходит письмо — радуешься, нет письма — огорчаешься…»

«Согласен, что кроме описательной части портрета существует чувственная, и в ней не в последнюю очередь присутствуют ощущения и энергия человека. Сталкивался неоднократно и понял: нет слов, нет мыслей, есть тождественность энергии человеков. И тут сколько угодно можно переписываться, но если энергетический ощущенческий код не совпадет — ничего не будет меж людьми!

P.S. Нарисовал твой портрет. Надеюсь, понравится».

Я развернула листок — и поразилась тому, как точно он срисовал меня с фотографии.

«Сейчас опять развлеку. Сегодня наш географ снова был в ударе. Рассказывал про Тургенева, как тот на Бежином лугу лешачиху встретил, а потом его три дня от страха трясло — в штаны чуть не наложил и никому об этом не сказал. Я говорю: «А вы-то откуда узнали?» — «А эту лешачиху знали крепостные, она жила неподалеку в лесу. Слуга обмолвился — и все… Когда это просочилось в литературу, Тургенев в ярости был. Он же охотник, ничего не боится, — а как вышла эта баба, вся обросшая шерстью!» — «Как же это попало в мемуары?» — «Через Мопассана, — говорит, — они дружили».

Еще была история про грузинского князя. Баран даже газету показывал — «Социалистический Кавказ». С фотографией. Тот князь еще до революции поймал снежную бабу в горах, посадил ее в клетку, и она жила у него. Правда, клетка не запиралась. Он пытался ее приучить к закрытым помещениям, она никак, одежду с себя срывала.

И, значит, родила она от него. Но сразу схватила ребенка и в горный ручей стала макать. Он захлебнулся и умер. Второго — так же. А третьего уже пасли и сразу отобрали. Он вырос. Человек вообще-то получился. Страшный, огромный, невероятной физической силы и очень злой. В одной из драк саблей ему отрубили руку. Но он все равно держал в страхе окрестности. С одной рукой запросто залезал на телеграфный столб, такой был силач. Его следы теряются в начале тридцатых годов. Написано, уехал на великие стройки социализма…

Замечательные у нас педагоги. Училка по ОБЖ помешана на дворянском собрании и реституции. Рассказывает про великих княжон, как те работали в санитарных поездах в первую мировую. Или вот историчка. Подошла к ней сегодня после уроков попросить, чтобы стала моим репетитором, а она смотрит испуганно и говорит: «Я не смогу тебя подготовить, я плохо знаю историю. Тебе нужен оранжевый учебник для поступающих в вузы». Сама! историчка! говорит мне! что плохо знает историю! Оригинальное признание.

Больше ничего интересного не происходило. Ни в школе, ни дома. Прочитала несколько новых книг, просто так, для удовольствия, в основном французскую поэзию. Смотри, как красиво написано:

Как будто про Ленинград… На самом деле это Шарль Бодлер, сто тридцать лет назад!

Письмо дойдет к тебе под Новый год, поэтому вот тебе елочка и снежинка, это мой скромный рождественский подарок».

«Слава Богу, праздники закончились. Пели, как придурки, в хоре, это у нас положено, художественная самодеятельность. Я вообще петь не умею, а худрук орет: громче! громче! Я и дома Н. Г. не любил, а здесь вообще палата номер шесть. Не знаю, как у тебя, у меня это черная дыра, ничего хорошего. Всегда в это время болею (а так практически никогда). Или что-то случается. Вчера на лесозаготовках вывихнул руку. Освободили временно от работы. Весь день перечитывал твои письма. Ты всегда сразу отвечаешь. Это труд. В кодексе самурая сказано, чтобы он всегда отвечал письмом на письмо — пусть даже ответ будет длиной в одну строку. Скоро я отблагодарю тебя, мой маленький самурай. Осталось недолго, и ты не забудешь это никогда… Это будет самое прекрасное путешествие. Будем бродить по ночному городу, смотреть, как отражаются огни в темной воде, а потом найдем прогулочный катер, который отвезет нас на острова, и услышим, как перед рассветом поют соловьи. И все дворцы, усадьбы, парки я подарю — тебе… А на следующий день — в рок-клуб на концерт…»

Наше эпистолярное общение продолжалось бы и дальше, если бы в переписку не вмешалась мама. То, что она читает его письма, выяснилось случайно — и совершенно глупым образом. Как всегда, в мое отсутствие она достала их из шкатулки, но на что-то отвлеклась и забыла положить обратно. Благодаря ее рассеянности письма лежали на самом видном месте, на журнальном столике. Прихожу на обед из школы — и вот тебе, пожалуйста.