Сергей Алексеев - Дороги

– Что теперь будет, папа? – тихо спросил Вадим. – Тебя снимут с работы?..

– Не знаю… – бросил Смоленский, – но вы этого упорно добиваетесь. Надо восстанавливать трассу Шарапова в нерабочее время…

– А в рабочее?

– В рабочее – работать, – отрезал Вилор Петрович.

– И ты… тоже пойдешь восстанавливать?

– Да, пойду! Сам возьму инструмент и впереди всех пойду! Потому что ты мне – сын и другого у меня нет!.. – Смоленский отвернулся и скрипнул зубами. – Ладно, мы еще об этом поговорим. Вечером приедет Шарапов, пойдем на его трассу.

– Хорошо, папа, – едва слышно проговорил Вадим.

Несколько минут они сидели молча, отвернувшись друг от друга, и в тишине отчетливо послышался стук часов в палатке. На глаза Смоленского попал рюкзак Валентины Сергеевны, стоящий возле распахнутого входа, и мгновенно вспомнилось, что завтра у нее день рождения. Этот праздник всегда падал на самые горячие дни полевого сезона, но каждый раз его отмечали, было весело и шумно. Отменялся на один вечер «сухой закон», застолье продолжалось до глубокой ночи. Новорожденной дарили подарки: дефицитные парафиновые свечи, батареи к фонарику, растворимый кофе, «талисманы» – речные валуны и гальки с дырочками, в которые продевался шелковый шнурок, и еще много всякой всячины, придуманной и сделанной на ходу, из того, что оказалось под руками. Валентина Сергеевна все это бережно принимала, прятала во вьючный ящик, затем увозила в Ленинград. Вилор Петрович на каждом празднике избирался тамадой, говорил тосты, шутливо восхвалял именинницу и звал ее мамой…

«Как же теперь?.. – сосредоточенно думал Смоленский. – Как же после того, что она делает…» Однако резко оборвал цепочку мыслей и вскинул голову. Боже, да разве он имеет право сомневаться? Праздник состоится во что бы то ни стало! Нельзя рушить традицию, тем более заведенную еще отцом, Петром Смоленским. Сегодня же надо предупредить повара, чтобы начал готовиться. Привезти свежего мяса из города, купить вино, шампанское. И о подарках надо подумать!..

– Смоленские думают! – раздалось за спиной, и Вилор Петрович вздрогнул от неожиданности, обернулся: Боженко стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Стоял прямо, крепко и улыбался во весь рот. Лишь глаза краснели от бессонной ночи.

– Я откланяться пришел, товарищи, – сообщил Боженко. – Целоваться на прощание не будем, Вилор Петрович, мне это ни к чему. Спасибо вам за науку, я кое-что принял к сведению из вашей практики, Вилор Петрович, постараюсь в будущем не повторять своего учителя. Не поминайте лихом, как говорят. Утречком, по холодку делаю обратный ход.

Он дурашливо приподнял кепку и, развернувшись, пошел к своей палатке. Шагал уверенно, только чуть горбил спину от привычки носить за плечами ящик с инструментом.

– Не забывайте, что следующий объект – Тунгуска! – крикнул Смоленский. – Или у вас пропало желание?

– Я не забываю! – откликнулся Боженко и встал. – И желание не пропало, будьте спокойны.

– Так в чем дело?

Боженко обернулся, сделал несколько шагов назад.

– Мне ваш бардак надоел! И твердолобость отдельных руководящих инженеров. Я из-за Тунгуски не хочу, чтоб в меня пальцем тыкали. Жалею, раньше не уехал.

Говорил он громко, в расчете, чтобы слышали все. Смоленский поморщился, огляделся.

– Куда вы сейчас пойдете, штаты везде укомплектованы, – сказал он. – Подумайте! Не спешите с решениями!

– Ничего, – бодро отозвался Боженко. – Руки, голова есть – работа найдется!

– Если что – возвращайтесь ко мне, – предложил Смоленский, – я возьму, несмотря на ваши глупости.

– Спасибо, как-нибудь обойдусь, – отмахнулся Боженко и скрылся в палатке.

– Что ты перед ним расшаркался? – хмуро заметил Вадим. – Идет – пусть идет, рожа…

– Не твое дело! – прикрикнул Смоленский. – Боженко – отличный специалист. Сначала вырасти до него, потом судить берись!

– Побежали крысы – корабль тонет… – пробубнил Вадим, и Смоленский хотел обрезать его, но, глянув исподлобья, смолчал.

Вадим сидел, уронив голову на грудь и затаив дыхание, будто пережидал неожиданный приступ боли.

Около пяти вечера в лагерь заскочил пропыленный шараповский «газик» и притормозил у палатки Смоленского. Шарапов через голову содрал кожан, бросил его на капот и отправился к умывальнику, что висел на сосне. Там он долго и тщательно мыл лицо, шею, руки, пока не выплескал теплую, застоявшуюся воду, потом велел шоферу принести свежей, и тот, притащив целое ведро, окатил холодной струей спину и голову начальника. Шарапов покряхтел, отплевываясь, и влез в свой кожан.