Эрик-Эмманюэль Шмитт - Улисс из Багдада

— Хаос торжествует, папа!

— Ну же, это преходящее.

— Нет, папа, ты заблуждаешься. Это может длиться долго, завтра не станет лучше, завтра может стать даже хуже. Значит, если нечего ждать улучшения, надо уезжать.

— М-м, я понимаю твою логику, завтра не станет лучше, лучше станет в другом месте.

— Вот именно.

— Если сформулировать разницу между нами, сынок, то я — оптимист, который говорит «завтра», а ты оптимист, который говорит «там». У тебя оптимизм раскрывается в пространстве, я же размещаю его во времени.

— Не умаляй разницы между твоей позицией и моей. Твой оседлый оптимизм — это фатализм.

— А твой кочевой оптимизм — это трусость бегства.

— В противоположность тому, что утверждала мама, ты не одобряешь это решение.

Он смущенно закашлялся.

— Вначале мне казалось предпочтительней, чтобы ты остался, но… гм… ты знаешь, с твоей матерью долго спорить не получается… в конце концов она все равно тебя заморочит, ты откажешься от изначальных мыслей и согласишься с ней.

— Я часто спрашивал себя, а не слабый ли ты человек, папа?

— Теперь спроси себя, не становишься ли слабым ты сам.

Его ответ был как прямой удар в челюсть. Пока он не нанес мне его, я не замечал, что вписываю новый эпизод в извечную историю о том, как будто бы свободные и независимые мужчины исполняют решения женщин, которые хранят их очаг. Чтобы скрыть замешательство, я перевел беседу на практические заботы.

— Купить билет на поезд Багдад — Лондон — дело немыслимое. Во-первых, его не существует, во-вторых, мне не получить визу — у меня даже паспорта нет, потом, мне не собрать денег ни на поездку, ни на устройство в Лондоне. Деньги, вся загвоздка в них! Было бы у меня много денег, я бы вышел на проводников. Вроде бы на Мясницкой улице за тысячу долларов могут вывезти за границу.

— Это они так говорят. Наверняка известно только то, что они облегчат тебя на тысячу долларов.

— У меня все равно нет тысячи долларов.

— Продай что-нибудь.

— Что? Мамины драгоценности давно испарились. На твои книги желающих не найдется. Что до мебели, то все, что уцелело, нам нужно, к тому же много за нее не выручишь. Квартира?

— Нет, сынок. Кому нужна квартира в Багдаде в нынешние времена? Лучше уж сразу купить участок на кладбище.

— Что тогда?

— Тогда я подумал, что ты можешь продать себя. Свою силу. Молодость. Отвагу.

— Не уверен, что понимаю тебя…

— У тебя один товар — ты сам, мальчик мой. Кое-где нужны пылкие молодые люди.

— Ты намекаешь, что…

Нас прервала мама, которая проскользнула в ванную за гребнем, и стыдливый отец, не соглашавшийся разделить свою наготу ни с кем, кроме меня, исчез.

Однако я уловил его идею. Что можно было продать? Свою жизнь…

В тот момент фанатики готовы были потреблять этот товар в любом количестве. Отец предложил мне стать террористом. Вступить в «Аль-Каиду», исламистское движение, считавшееся мощным и организованным и давшее побег на иракской земле? С его помощью, у него на службе можно было пройти запретные границы.

Вдруг все прояснилось: мне надо было вступить в одну из вооруженных подпольных групп или, вернее, сделать вид, что поступаю к ним, и взамен получить возможность отправиться в Каир.

В суматохе я не подумал, что к террористам присоединяются в горячке, а не по расчету, что я использую хладнокровную стратегию — некоторые называют этот рецепт цинизмом — чтобы приблизиться к тому роду деятельности, которому отдаются с ужасом или обожанием, из мести или честолюбия, но всегда со страстью.

Я отправился в мечеть, притулившуюся за бывшим лицеем, где учились сестры, — небольшое здание без всяких изысков и стиля, о котором не напрямую, но с большим количеством домыслов, пауз и многоточий товарищи по университету намекали, что… если очень захотеть… там как раз оно и бывает!

Молясь и поглядывая по сторонам, я несколько часов изучал публику, посещавшую это место, — тех, кто приходил туда говорить с Богом, и тех, кто приходил туда строить козни.

Когда мои догадки нашли подтверждение, в середине дня я подошел к высокому крепкому человеку, с острым носом и жесткой бородой, — то был стержень, вокруг которого вращались молодые люди с кипучей кровью.

— Я хочу приносить пользу.

— Я тебя не знаю.

— Меня зовут Саад Саад.

— Повторяю, я тебя не знаю. О чем ты говоришь? Почему со мной?

— Может, я сошел с ума, но я чувствую, что ты подставишь мне плечо. Мой отец погиб от пуль американцев, мои зятья — тоже, я один содержу семью, четырех сестер, мать, троих племянников и двух племянниц.