Евгений Кутузов - Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

— Тут рядышком, можно хоть сейчас пойти и посмотреть. Да и смотреть нечего, я знаю.

— Спасибо, тетя, за заботу и за Андрея.

— Мне твое спасибо к подолу не пришивать. Я о ребенке только и забочусь. Будешь смотреть комнату?

_ Нет, — покачала головой Евгения Сергеевна. — Мы уж как-нибудь, надо когда-то привыкать…

— Всю жизнь ты как-нибудь! А что хорошего получилось из твоего «как-нибудь»?.. Одно расстройство.

— Не надо, тетя.

— Чего не надо-то?.. Сама пропадешь и ребенка угробишь. Или бандиты эти прибьют. Как ты собираешься жить теперь?

— Как и все.

— Видали, «как и все»! — горько усмехнулась Клавдия Михайловна. — У других мужья и сами здоровые…

— Многие и без мужей живут, — возразила Евгения Сергеевна. — А насчет здоровья… Я здорова, тетя. Просто нервы не выдержали.

— Нервы у всех есть, да не все попадают туда, где

была ты.

— Ничего, наладится все. Пойду работать…

— Пойдешь, куда же ты денешься. А сын? Ему же в школу осенью. С кем он будет после школы? А тут мы с Сашей рядом. Из школы прямо к нам может приходить, пока ты на работе. Саша, ты почему молчишь? — Она повернулась лицом к мужу: — Объясни этой упрямице, ты же хозяин, мужчина!

— Ты права.

Евгения Сергеевна невольно улыбнулась.

Александр Федорович никогда не вмешивался в дела, которые решала жена. А решала она все дела, и он не протестовал, не пытался отстаивать права главы семьи и хозяина дома. На этот счет у него были правила, которых он неукоснительно придерживался: в спорах и ссорах рождается {если вообще рождается) не столько истина, сколько неприязнь, ибо каждый почитает себя умнее других, а командовать и принимать решения должен тот, кому это нравится, кто к этому склонен. Возможно, по молодости он смог бы переломить характер жены, проявив достаточную твердость и жесткость, однако не захотел и легко смирился с ролью подчиненного. Похоже, так ему было даже удобнее — спросу меньше и никаких претензий. Единственное, чем он не поступился, — футбол. Не было такой силы, которая остановила бы его, задержала дома, если играла заводская команда. Человек верующий, он все же скорее пропустил бы службу в храме, чем игру. Сегодня, правда, он искренне соглашался с женой: Андрею действительно было бы лучше в Колпине, но надо понять и Евгению — живя здесь, она никогда не обретет независимость и, может статься, потеряет сына.

— Ты не мужчина, ты тряпка! — укорила его Клавдия Михайловна, изображая на лице презрение. Обычно ей не нужны были ни поддержка со стороны мужа, ни его согласие или несогласие, а на сей раз без поддержки было не обойтись. Евгения слишком упряма и своенравна, ее так просто не уговоришь. А вот Сашу, то есть Александра Федоровича, она может и послушать, даром что не его племянница.

— Дурак старый! — воскликнул Александр Федорович озабоченно и подскочил на стуле. — У нас же керосин кончился, а завтра керосиновая лавка выходная. Мы сходим с Андреем. Не опоздать бы только.

— Ступай хоть к черту на кулички, — махнула рукой Клавдия Михайловна. — От тебя все равно толку — что от козла молока.

— Но и без козла молочка не получишь, — не промолчал Александр Федорович и вышел из комнаты. Ждать ответа жены он не собирался, зная, что это будет за ответ. Впрочем, не собирался он идти и за керосином, которого хватит еще на неделю.

— Совсем ребенок, — проворчала Клавдия Михайловна.

Евгения Сергеевна, отвернувшись, улыбнулась. Она любила теткиного мужа, хотя он и был, в сущности, чужим для нее человеком. Пожалуй, она и догадывалась, что не так он прост и бесхарактерен, как кажется, и что, уступив добровольно первенство жене, он не лишился независимости, но именно сохранил ее. С ним у Евгении Сергеевны были хорошие отношения, а вот с теткой, особенно после замужества, складывались трудно. Клавдия Михайловна недолюбливала мать Евгении Сергеевны, жену своего брата, почему-то считала ее белоручкой и вообще никчемной женщиной. Что правда, то правда — была она из «другого круга», из профессорской семьи, однако еще в юности порвала со своей семьей и жила самостоятельной жизнью. С будущим мужем и отцом Евгении Сергеевны она познакомилась в политкружке, так что ни белоручкой, ни неженкой (что также ставилось ей в вину) она не была, связав свою жизнь с пролетарской средой, и не ее вина, а ее беда, что эта среда не приняла ее, отторгнула, не признав за свою.

По тем же причинам Клавдия Михайловна была категорически против замужества племянницы: Василий Павлович был «чужак», ибо «своими» она считала только представителей рабочего класса, и желательно, чтобы представители эти имели корни в Колпине. Об интеллигенции, не имеющей дело с заводом, она отзывалась не иначе как с презрением, которого даже не пыталась как-то скрыть, и досадой, однако себя и свой род причисляла к рабочей аристократии. «Мы на чухна какая-нибудь и не пришлые, — случалось, с гордостью говаривала она. — Мы коренные!..»