Александр Проханов - Теплоход Иосиф Бродский

Есаул, твердый, сдержанный, ничем не выдавая своих переживаний, обратился к послу Киршбоу:

— Теперь вы видите, господин посол, почему мы. вынуждены были прибегнуть к усилению государства, к выстраиванию вертикали власти. В России, как никогда, велика угроза фашизма. Существует военное националистическое подполье. Только жесткая власть спасет страну от еврейских погромов, от холокоста, который навис над русскими евреями. Мне кажется, Госдепартамент преуменьшает опасность такой угрозы. Надеюсь вы, господин посол, явившись свидетелем ужасной сцены, теперь глубже понимаете эту проблему?

— Да, это было ужасно. — Посол батистовым платочком вытирал каплю крови, попавшую на его белые шорты. — Мне кажется, в Госдепартаменте недостаточно знают Россию.

— Пойдемте в бар. Нам невредно выпить. Каков герой этот губернатор Русак!

После полуденного потрясения, что пережили пассажиры теплохода, иные пребывали в смятении, иные в глубокой задумчивости. Лысинка Жванецкого перебегала с места на место, теребила встречных и спрашивала: «Правда, что у этого чудовища на груди была выколота свастика и надпись: „Еврей, умри!“?» Круцефикс, сам отчасти являясь свастикой, оправдывался: «Но ведь даже министр культуры Швыдкой сказал: „Русский фашизм страшнее немецкого“». Одесские скрипачи, опасаясь погромов, запросились домой. Негры из Нового Орлеана подкрасились белой пастой и, в целях маскировки, нахлобучили колпаки ку-клукс-клана. Добровольский кому-то звонил в Израиль и на чистом иврите сообщал: «Я всегда различал понятия „жид“ и „еврей“. Жид, извините, — это тот, кто никогда не хочет делиться». Продюсер из программы: «Тюрьма и воля» рыдала: «Разве я виновата, что моя прабабушка, будучи проездом в Витебске, согрешила с местным художником Марком Шагалом и тот нарисовал ее голой, летящей по небу и как ее в задницу клюет красноперый петух?»

Обед прошел тихо, без обычного воодушевления, заздравных тостов и выкриков. Хотя кухня была отменной и состояла из земноводных, рекомендованных к употреблению большим гурманом и знатоком экваториальных меню Михаилом Кожуховым.

Подавались панцири морских черепах, фаршированные гречневой кашей с повидлом из перуанской сливы. Хорош был бульон из тритонов, выловленных в болотах Флориды, в который рекомендовалось добавить несколько зернышек проса. Зажаренные на палочках саламандры сохранили оранжевые пятна и смешно растопыренные пальчики на скрюченных ножках, которые обгладывались с легким, приятным хрустом. Сибирские гадюки, узбекские эфы, пакистанские кобры, приготовленные на углях, легко расставались с кожей, их розовое мясо соскальзывало с длинных скелетов, а головы с пучками душистых трав сохраняли змеиный запах. Хамелеоны Австралии сберегли тот цвет, которым обладала их кожа в момент-падения в кипяток; выложенные на блюдо, переливались всеми цветами радуги, а их скрученные в спирали хвосты напоминали морские раковины. Лягушек Рио-Негро и жаб Амазонки рекомендовалось есть с острыми подливами из мексиканского перца. К игуанам пустыни Калахари прилагались соусы из древесных грибов. Жюльен из головастиков подавался чуть охлажденным, чтобы ощущалась приятная прохлада, когда липкое существо проскальзывало в пищевод. Все это обильно запивалось французскими и итальянскими винами, однако не вызвало ожидаемого триумфа, ибо у гостей сохранялись тихое недоумение и печаль.

Желая воодушевить застолье, к концу обеда вышла мажордом Регина Дубовицкая:

— Дорогие мои, здесь, на теплоходе, нет «ни эллина, ни иудея», а потому нас всех ожидает сюрприз. К вечеру мы подплывем к прелестному месту, к заповедному бору, где нам уготован пикник на берегу. Основным блюдом будет шашлык из медвежатины. Медведя застрелят самые отважные и меткие из наших мужчин. На берегу нас ждут баня, языческие игры и ночные увеселения, в которых все дозволено. — С этими словами она пленительно улыбнулась, а Гальцев и Карцев, накануне изображавшие сатиров, пугливо полезли под стол.

Все разошлись на послеобеденный отдых. Есаул, на ком лежала подготовка охоты, предложил Куприянову отправиться вместе с ним на медведя.

— Извините, я не люблю пролития крови, ни медвежьей, ни человечьей, — с презирающей улыбкой отказался Куприянов.

Предложение было сделано послу Киршбоу.

— Да нет, Василий Федорович, у себя в Америке я член Общества охраны китов. Не могу же я здесь, в России, уничтожать медведей.