<���Неужели он не замечает, сколько мне лет? Неужели не видит разницы между его гладкой, младенческой кожей и моей, напоминающей, если рассматривать ее вблизи и при ярком свете, уменьшенную копию знаменитой фотографии иссохшей, растрескавшейся земли в Африке?
За те немногие недели, что мы знакомы, я научилась относиться к свету как к своему величайшему врагу. Теперь я всегда садилась спиной к окну, так чтобы свет падал на его юное лицо, а не на мое. На курсах менеджеров учат: тот, кто сидит спиной к свету, - босс>.
- Вы не знаете, здесь прилично готовят горячий шоколад? - спросила женщина.
- Не могу сказать, - ответила я, - я здесь впервые.
Она была тощая, с волосами льняного цвета до плеч, которые она все время сдувала с лица, без всякого макияжа, даже помады не было на губах. <���Бедная серая мышь>,- подумала я и снова опустила голову.
<���Но я не хочу быть боссом, - писала я, - хочу, чтобы он меня мучил, унижал, обращался со мной как с глупой маленькой девочкой, хочу боготворить его, целовать ему ноги, во всем ему подчиняться>.
Написав подобную глупость, я невольно улыбнулась, женщина за моим столом робко мне кивнула и жестом подозвала официантку, девушку с прекрасными длинными рыжеватыми волосами и глазами лани, подведенными черным.
Тихим, но решительным голосом она справилась о способе приготовления шоколада в этом кафе: не используется ли здесь какая-нибудь готовая смесь, берется ли только чистый порошок какао, поскольку ей по вкусу исключительно такой шоколад.
<���Почему я? - между тем писала я. - Ведь есть прекраснейшие в мире девушки его возраста. Что он во мне находит?>
Официантка подняла брови:
- Я могу узнать, - сказала она и направилась, двигаясь вызывающе медленно, на кухню.
- Для ацтеков шоколад был даром бога Кетцалькоатля, пить его разрешалось лишь приближенным, причем только мужчинам, - раздельно, как учительница начальной школы, произнесла женщина, ни к кому конкретно не обращаясь.
Я лишь коротко глянула на нее и продолжала писать: <���Все, все готова я поставить на карту, лишь бы мне было дозволено вновь быть страстно влюбленной. Но чем заслужил П. такое мое поведение? Ведь я же с ним счастлива, ведь мы же, черт побери, счастливы в браке!>
- У тольтеков был праздник шоколада, во время которого приносили в жертву собак шоколадной масти, - продолжала женщина, - а Монтесума больше всего любил шоколадное мороженое, для этого шоколадом поливали снег, который посыльные специально каждый день доставляли с гор.
- Все это весьма интересно, - сказала я, - но...
Она перебила меня.
- Не правда ли? - сказала она мечтательно. - И все - ради краткого ощущения на языке. А ведь наши вкусовые ощущения не слишком богаты, у нас всего около десяти тысяч вкусовых нервов, а вот у коров двадцать пять тысяч. Они в состоянии почти точно отличить клевер-лядвенец от клевера-пажитника и клевер-пажитник от клевера-целозии...
Я уставилась на нее. Ее лицо казалось жестким, ненавистные морщины, нисходящие от ноздрей к уголкам рта, неуклонно проступающие и на моем лице, у нее выглядели более резко и придавали ее лицу такое выражение, будто она только что откусила что-то кислое.
Но сейчас она заулыбалась, морщины расправились, исчезли, ее глаза, до того момента казавшиеся тусклыми, засветились.
- Я живу за городом, - сказала она, - жизнь в городе я бы не вынесла. Здесь так шумно. Правда, город имеет одно преимущество - зимой здесь теплее. А я ужасная мерзлячка. Зимой здесь теплее по меньшей мере на три-четыре градуса, из-за домов, они излучают тепло. Но это - единственное достоинство. Все эти люди свели бы меня с ума... Не понимаю, как их можно выносить... эти толпы людей.
Я попыталась не слушать, но стремление писать не раздумывая, с единственным желанием посредством знаков, оставляемых мной на бумаге, попытаться как-то упорядочить то, в чем порядок недостижим, - это стремление стало под ее взглядами ослабевать, я начала стыдиться своей подростковой писанины, в любой момент она могла спросить - что это я такое пишу.
<���А ведь мы только смотрели друг на друга, - еще написала я, - только держались за руки, наспех поцеловались, сомкнутыми губами, как дети, ведь больше ничего не было. Больше совершенно ничего не было. Через сорок три минуты он придет за мной>.
Я не знала, что писать дальше. Последние фразы казались мне деланными, отдающими литературщиной, прежде всего - повтор: больше совершенно ничего не было. Я скомкала бумагу. Она наблюдала за мной.
Читать дальше