Александр Кирнос - Судный день

Авруцкий вернулся в комнату дяди Коли, достал из блюдца смятую, наполовину выкуренную сигарету, открыл форточку, сел на подоконник и закурил. Он уже тогда интуитивно не верил в случайности, тем более не мог поверить, что слепой случай привёл его в этот дом, в квартиру дяди Коли, который оказался отцом Вали. Авруцкий вспомнил, как дядя Коля рассказывал ему, что вернувшись с фронта пытался найти жену и ребёнка, не нашёл и решил, что они погибли в блокадном Ленинграде.

Авруцкий, который учился в то время в мединституте, сорвался, перестал ходить на занятия, его не интересовало ничего, кроме одного: почему именно он оказался виновником смерти дяди Коли и травмы Вали. Он пытался нащупать связь между поисками отца Вали и тем, что он снял квартиру в этом доме и привёл её сюда. Вероятность случайной встречи Вали и дяди Коли была исчезающе малой, значит, было что-то такое, что откликнулось на их поиски и привело его совсем близко к разгадке. Ведь фамилия дяди Коли начиналась с буквы «З» и он потерял семью во время войны, а Авруцкий не обратил на это внимание. Если он был избран для того, чтобы вернуть отцу дочь, неужели только его небрежность превратила радость в трагедию?

— «И какая же здесь возможна полнота знания?» — думал Авруцкий, глядя на себя двадцатилетнего, сидящего на подоконнике.

Он посмотрел на врача, который сидел на диване и рассеянно постукивал молоточком по своему колену.

— Что, что скажете, доктор? — наклонился к нему Мальцев.

— Похоже на каталепсию, — медленно ответил врач, — последний раз я встречался с подобным лет десять назад, пациенткой была молодая женщина, потерявшая во время автомобильной катастрофы мужа и двоих детей. Она полгода пролежала ни на что не реагируя, как спящая царевна, а потом внезапно встала с постели…

— И что? — спросил Мальцев.

— Да ничего, живёт, говорят, бизнесом занялась и весьма успешно, и даже на машине ездит, вот только о муже и детях не помнит ничего. Увидела однажды альбом с семейными фотографиями и спрашивает: кто этот мужчина с детьми? Её сестра назвала фамилию, она закрыла альбом и больше им не интересовалась. Психика человека — система сложная, она инкапсулировала страшные воспоминания и спрятала их, так и живёт.

— И долго так сможет жить?

— Неизвестно. Это как мина с взведённым взрывателем, когда жахнет, непонятно.

— И у Авруцкого то же?

— Не знаю, — врач снял пенсне и протёр его мягкой фланелью, — но причина, несомненно, есть.

— «Конечно, есть, ещё как есть», — подумал Авруцкий.

Он впервые признался себе в том, что испугался бесконечности и принципиальной непознава-емости мира, не хотел с этим смириться, ради этого отступился от Вали, болезнь которой мешала осуществлению его страсти к познанию. Именно поэтому он ушёл из медицины с её неопределённостью и занялся физикой.

Всю последующую жизнь он пытался понять, каким образом из колеблющийся зыбкой основы бытия, элементарных частиц и мерцающих полей может возникнуть хоть что-то неслучайное. Весь мир, всё вокруг было текучим, постоянно меняющим очертания. «Бог в кости не играет» — вспомнил он расхожую фразу Эйнштейна. Как бы не так, — шахматы он оставил людям, а вот шиш-беш его любимая игра, постоянно подбрасывает кости, времени у него много, вот и выскакивают изредка немыслимые варианты.

Он вспомнил, что ему рассказывал Гришка о Виленском гаоне. — Представляешь, — говорил Гришка, поглаживая свою пегую бороду, — евреи готовятся к ежегодному Судному дню, Йом Кипуру, заранее. Десять дней после встречи Нового года они, знаешь, чем заняты? Думаешь, празднуют? Танцуют и водку пьют? Празднуют, конечно, но по-особенному. И праздник этот — это праздник десяти дней покаяния, очищения души. В эти десять дней надо вспомнить, не обидел ли ты кого-нибудь за прошедший год поступком или словом, а это может быть и грубое слово, и насмешка, и пренебрежение; и не только вспомнить, но найти этого человека — и успеть попросить у него прощения, и это даже более важно, чем прегрешения перед Всевышним, будь он благословен. Ведь Всевышний милосерден и Он успеет тебя простить, а вот, если человек, у которого ты не успел попросить прощения, вдруг умрёт, то твоя душа после твоей смерти так и будет скитаться между мирами. Так вот однажды перед Йом Кипуром, Виленский гаон [1] Элияху бен Шломо Залман, раввин, каббалист и общественный деятель, один из выдающихся духовных авторитетов ортодоксального иудаизма. Основатель литовского направления в иудаизме (1720–1797). , который всегда был в ровном спокойном расположении духа, стал неузнаваем. Он перестал спать, был неразговорчив, под глазами у него образовались тёмные круги, он дольше обычного уединялся и на лице застыло выражение глубокой скорби. Один из учеников решился и спросил его, не нужна ли какая-либо помощь. Рав ответил, что ему никто не в силах помочь, так как он забыл, что он делал в течение пятнадцати минут одного из дней прошедшего года. И, увидев немое изумление своего ученика, добавил, что раз он не помнит эти пятнадцать минут, то, наверное, он вытеснил их из сознания, потому что совершил что-то недостойное. И если он не вспомнит, то не сможет попросить прощения и очиститься.