Илья Крупник - Струна [сборник]

Конечно, говорить об этом неловко. Полина вообще считает такое мужским кокетством. Но ведь нет ничего печальней, нежели глядеть, как в зеркале сквозь твою толстую рожу, сквозь хитро-весело моргающие глазки проступает вроде бы тощий мальчик-лейтенантик. Эх, быстрый мальчик…

А в зеркале все те же наши подстриженные кусты за окошком вдоль дорожек, присыпанных песком, и мохнатые туи, словно это Версальский парк. И на голом бугре за ними моя стоковая площадка, где Кобальт-60, огражденная, будто полигон, колючей проволокой с плакатами: «Опасная зона. Стой! Смертельно!» У колючей проволоки все так же медленно ходит Португалов Василий Павлович, огромный, сутулый, черноусый, в старой шляпе, в синем до пят плаще, в резиновых сапогах, помахивает косой – он косит траву…

А я стою теперь на Окатовской, угол Трех Коммунистов, у педучилищной спортплощадки, и все еще думаю, из-за чего конфликтую я с Португаловым и почему несправедлив я к Семенюку?!

Перед моими глазами спортплощадка обтянута мелкоячеистой сеткой, точно вольера в зоопарке. За этой частой кроватной сеткой по плотному песку в тренировочных синих костюмах ходят и бегают в невиданном количестве грудастые девочки с большими задами. И, как встрепанный, я озираюсь…

Но на улице по-прежнему все спокойно и пусто, и прижимаюсь я незаметно лицом к сетке. Как сказал известный советский писатель: нет ничего прекрасней в мире – по лугу ходят женщины и кони.

Прошу только понять: это не секс. Кроме педучилища существует еще финтехникум и есть еще «Красное эхо» – ткацкая фабрика, поэтому я и встречаю всегда столько женщин, девушек, девочек – скоробудущих женщин, которые ходят парами, ходят тройками, ходят стаями, ходят и бегают они по городскому парку, или дотемна бьются бедные девочки в баскетбол на спортплощадках.

Помню, четверть века назад – когда мы учились в школе, перед войной, – стали нас было называть не Путилов, а Путилово, и казалось, что выродимся мы в поселок, но – черта с два!..

Тут, рядом с «вольерой», само педучилище, отсюда виден только кирпичный торец. Но если перейти на другую сторону улицы и смотреть издали, хотя бы с угла, от керосиновой лавки, то над третьим этажом на парадном фасаде можно еще прочесть сколотую кирками надпись из кирпичей: «1-я Мужская Гимназiя». Перед нами один из подарков городу от просвещенного хлеботорговца Кунина, мецената, некогда основателя краеведческого музея. Вот это уже давно всем, от мала до велика, известно, что моя тетя Мария Леонтьевна – родственница меценату (десятая вода на киселе), и таким-то обстоятельством моя тетя Кунина очень гордится.

Однако дальше я не могу идти, так как за педучилищем рядом дом Тутанцева, а я не хочу его, Тутанцева, встречать. Поэтому, проходя быстрее по другой стороне улицы, я лишь чувствую за рябинами дом Тутанцева Михаила Ивановича: очень приятный, с голубенькими веселыми наличниками и даже с колоннами плоскими по углам, прекраснейший дом!

У этих колонн голубеньких вместо капителей наверху что-то похожее на кувшин яичного цвета и с двумя ручками. Но все это – с ручками – крышу, понятно, не подпирает, потому что это, как известно, фальшивые раскрашенные доски, приколоченные для нарядности к самым обыкновенным торцам бревен.

Возле дома я различаю спину тещи Михаила Ивановича – крепкая еще старуха в ватнике, в сапогах, трудится вовсю на тротуаре (так там и вращается то туда, то сюда белая косынка ее), набирает совком из мешка картошку, сыплет с грохотом картошку в амбразуру под наличниками: в вентиляционную щель подпола.

А ведь это Михаил Иванович был когда-то моим пионервожатым, остряком… И был он первым из очень влиятельных, как говорится, лиц, кого я встретил, когда вернулся полтора года назад, в 65-м году, опять в Путилов.

– Искать работу надо спокойней! – подбадривая, подмигивая, «подавал мне мяч» по-старому «под Козьму Пруткова», низкорослый наш Михаил Иванович. – Р-раз поволновался и – отдохни!!

И был у него все тот же зазывный крякающий голос затейника-массовика, и та же была улыбочка снисходительная в щурких его глазах, и та же спортивная бодрая осанка. Он просто не принимал меня всерьез. Я так для него и остался навсегда Иванушкой-дурачком.

Не знаю, может быть, я чересчур мягкотел, но мне бывает стыдно – или, может, мне неловко разрушать восприятие собеседника? – и я невольно подстраиваюсь к нему.

Хочешь видеть меня «Иванушкой»?… Пожалуйста: я – «Иванушка». Прошу вас. Но я ведь вижу тебя насквозь, «душевный парень» Михаил Иванович, «свой в доску» «Козьма Прутков»…