Илья Крупник - Струна [сборник]

Так вот на старости лет и стал я, как меня называет Юра, «резидентом» или, по-другому почетнее, Шерлоком Холмсом наших переулков. А себя он называет теперь не иначе как моим верным доктором Ватсоном.

– Павел Захарович? Постойте-ка, Павел Захарович.

Это Юра мне машет. Он выходит из ЖЭКа в своей рабочей фуфайке, в замасленном берете: Юра в ЖЭКе по ремонту лифтов, а что студентом был, то это раньше, теперь заочно.

– Я узнал, – сообщает мне Юра тихо, когда через дорогу приблизился ко мне, – кто, считают, зажег газ и кого нам следует опасаться, Павел Захарович. Его называют все Галинаф.

– Как? Голиаф?

– Нет, это имя такое: Га-ли-наф.

– Татарское?

– Не знаю. Фамилия его Петренко, – объясняет мне Юра. – Его зовут Галинаф Петренко.

Я сижу в своей комнате у окна на табуретке, Юра до сих пор почему-то не пришел домой. А сумерки теперь почти что зимние, темнеет рано, но свет я не зажигаю специально и вижу хорошо, как напротив, в освещенной кухне посольства, плавно, та-ак плавно, словно не бегает туда-сюда, а плавает по кухне ихняя кухарка, самая громадная и пышная из африканок переулка и самая пестро одетая, когда выходит пройтись.

Вот ее я вижу оч-чень хорошо. А слышу я даже через закрытое окно, как тихонько отбивают матросскую чечетку на тротуаре охраняющие милиционеры, слух-то у меня тоже пока что острый.

Надо сказать, что раньше я вовсе не сидел сиднем у окна или там у подъезда следил, как бабки на лавочке, которые про всех и все знают. Я ж мужчина! И активный. Прежде с утра уходил я из дома, как на работу куда-то, по собственным делам.

Потому, конечно, многого в доме не знаю и отнюдь не «любого» я знаю. Вон даже: в прошлом году жилец наверху новый, временный появился, с семьей или без? Не знаю. Я его, по-моему, ни разу и не видел. Или, может, видел? А что еще за Галинаф такой? Черт его знает…

Я встаю наконец с табуретки и иду, стараясь очень тихо переставлять костыли, прохожу через комнату, потом по темному коридору к самым входным дверям.

Я стою возле наших дверей и слушаю не шевелясь.

Что-то у нас случилось определенно. У меня еще с детства развито инстинктивное чувство. Куда подевался Юра?!

И тут впервые в жизни я вдруг чувствую, что это я один в пустом доме, единственный на все этажи…

Еле попадая руками в рукава, я натягиваю пальто, шапку и отпираю входную дверь. В подъезде холод каменный и еще – непонятный какой-то запах. Но запахи я различаю плохо, глаза и уши пока в порядке, а запахи я различаю плохо.

Я прохожу быстрей через подъезд во двор. Мне к тому же пора на вечерний обход: главные подопечные те, что на подозрении (помимо нашего), – дом девятый, наискосок, также выселяемый, и два на Обыденском. Эти видны прямо отсюда, со двора.

Вечер сегодня ненастный, небо все в тучах, но мне светло. И я вижу, как в других моих подопечных домах на всех этажах во многих окнах горит свет. Но этого не может быть!.. Они уже выселенные!

Я быстро, скачками, передвигаюсь по двору, чтобы издали, оборачиваясь, увидеть свой дом, наши окна.

Всюду на верхних этажах в наших окнах перемигиваются огни! А ярче справа – в открытом окне.

И только тут я понимаю, что я смотрю на пожар: в открытом этом окне огонь и дым – дом наш горит.

Как снова я оказался в подъезде одним махом, не помню. Может, другому мое барахло – грош цена, но оно-то почти за всю мою жизнь скопилось…

Однако я не доскакал еще до своих дверей, сверху слышу крики, тушат, что ли, люди? Голоса мужские, гулкие, по всему подъезду, и вовсе это странно…

Но я – дальше, вскочил побыстрей к себе. Потом… Потом хвать ведро, опорожнил сорное и назад. За дужку держу, неудобно вместе с костылем, но ничего, взбираюсь туда, по ступенькам громыхаю с ним, а в голове одно у меня стучит, стучит: может, это те самые, может, они-то и зажгли, может, смогу, надо их опознать.

Там горело, оказывается, пока что в дальней комнате – единственной еще жилой. Я встал у раковины на кухне наполнять ведра, а они работали в пару, их-то и было всего двое, один в майке остался, другой по пояс голый: они рубашками своими мокрыми прибивали пламя и выплескивали, хлестали на пол из ведер, и опять, опять они прибегали на кухню.

У них не получалось ничего. От сквозняка, что ли, всякий раз вспыхивало, снова раздувался огонь, а они с ведрами все бегали, бегом бегали…

Тот, что пониже ростом, щуплый, в майке, – Юра. А второй вроде бы знакомый тоже, скорее, пожалуй, из девятого дома: лицо в саже, майка мокрая, до глаз обвязана через лоб – от огня. А сам рыхлый, дышит тяжело, немолодой, весь блестит, пот бежит по голому до самых брюк телу, и на груди татуировка, наколка буквенная «Галина Федоровна». А на правой руке тоже у него сверху вниз: «Галинаф».