Илья Крупник - Струна [сборник]

А все равно, я понимаю теперь, все равно, это были лучшие дни моей жизни. Все равно… Может, сейчас один только далай-лама и говорит: «Я чувствую, мир становится лучше и добрей». Мир. А террор…

Была суббота. Мы стояли с Любой в очереди в музее в кассу. Полутемно, своды высокие, холодно. Вторая касса слева была закрыта, подвигались медленно, народу все прибывало; когда оглянулись, все было забито людьми.

Люба давно хотела, чтоб мы пошли, хотя бы сюда, но не могли иначе как в субботу. А выставка была хорошая: Рембрандт и Вермеер, малые голландцы.

Женщина впереди качнулась вдруг, она падала прямо на нас, и мы подхватили ее.

– Простите, – прошептала, – мне плохо.

Странный какой-то голос, вроде акцент какой-то, не очень заметный, но акцент.

Я вывел ее под руку медленно из очереди, поискал глазами стул. Нашел неподалеку от билетерши и усадил. Женщина была немолодая, худое, тонкое у нее лицо, пальто на ней клетчатое, похоже чем-то как у бабушки Кати.

– Спасибо. Меня зовут Фаустина.

– Да?… – сказал я. – А меня Илья.

– Я не русская. Но я давно в России. Давно. Давным. Старшие у меня погибли, где не знаю.

– Ну… У меня тоже дед Илья. Да… Как считала моя бабушка, на нашем свете все такая вот са-ба-дель.

– Как вы сказали?

– Илюша. – Подбежала к нам Люба. – Очередь подходит, иди бери билеты, возьми три. Я побуду.

Я уже был у кассы, купил три билета. Люба проталкивалась ко мне.

– Слушай, она ушла. Спустилась по лестнице вниз в гардероб, а там выход. «Обдумать надо, – сказала мне, – надо обдумать, надо…»

В воскресенье утром часов, по-моему, в десять позвонил телефон. Люба сняла трубку.

– Это тебя, это Фаустина. Вчера она записала наш номер.

– Фаустина? Здравствуйте, Фаустина.

В трубке тот же голос, только вроде еще больше акцент. Волнуется?

– Нет. Я… Это от Фаустины. Меня зовут Марианна. Сабадель это город. Там был Илья. Мне восемьдесят три года. Я его хоронила, мне было восемнадцать, я плакала на его могиле. А вы, вы, значит, ему кто?

– Я… внук.

– Значит, это был… дочь? сын? Не знал?… Может, все ошибка. Нет… Только один Илья. Как фамилия?

– Я не знаю.

– Приходите завтра. Напишите адрес…

Я схватил ручку и записал.

Еще не было двух часов, на работе я отпросился. Она сказала: «Мы там собираемся днем в два часа в понедельник. Я буду раньше, приходите раньше. Охране скажете, в комнату 19».

Особняк был старинный на бульваре, у дверей табличка «Российский комитет…»

Я вошел, сказал охране: в комнату 19. Она была на первом этаже.

Во всю комнату стоял длинный стол и к нему с обеих сторон пустые стулья. В самом конце, возле окна, сидела за столом женщина. Больше не было никого.

Она обернулась, свет от окна прямо ей в спину, лицо оказалось в тени.

Я поздоровался, подошел ближе, сказал:

– Это я. Я пришел.

– Садитесь, – сказала она тихо. – Здравствуйте.

Я сел.

У нее тоже было тонкое, красивое лицо, хотя она старше была намного Фаустины. Строгое лицо, гладкая прическа, аккуратная кофточка.

– Вот, – сказала она и вынула фотографию из сумки. Такую же самую. Только слева, где было отрезано у бабушки Кати, рядом с еще двумя людьми стояла и улыбалась молодая девушка.

– Это я. А это, это они.

– Да. Да, – кивнул. – Вот Илья. Все верно.

– Они летчики, – сказала Марианна. – Сабадель в тридцати пяти километрах от Барселоны. Там был штаб и аэродром. Я была переводчицей при штабе. Испания. Гражданская война.

Я смотрел на нее.

– Мои родители, мы политэмигранты из Аргентины, я училась в школе в Москве. А Фаустина из испанских детей, их потом привезли в Союз. Их было три тысячи, осталось триста.

Я смотрел на нее и молчал.

– А вот это, которые слева от Ильи, – показала на фотографию, она говорила все быстрее, – Анатолий Серов, рядом Женя Степанов. Илья был у Серова, потом у Жени ведомым. За ними, сзади, тут плохо видно, обломки сбитого бомбардировщика. «Юнкерс». А они – чатос, это по-испански курносые, они эскадрилья истребителей. Прикрывали Барселону.

В комнату входили какие-то старые люди. Один высокий, худой, второй поменьше. Потом еще один. На них потертые серенькие пиджаки.

– Познакомьтесь, – сказала Марианна, – это генералы.

Я пожал им руки, они называли свои фамилии, но я – словно в тумане все – не расслышал.

– Они тоже летчики, – сказала она, – только были они под Мадридом.

– Как, – спросил я наконец, – как погиб Илья?

– Это, – сказала она, – это, было это ночью, возвращался на аэродром, пошел на снижение. Но он был уже почти слепой. Была роща на границе аэродрома, самолет крылом зацепился за дерево. Высокое, пробковый дуб. Он был отличный летчик, они все были замечательные летчики. Но он был почти слепой.