Том - Когда я был настоящим

Тускло-красная «БМВ» снова проехала мимо телефонной будки. И снова я увидел ее дважды: один раз краем глаза, один раз - отраженной в металле стены кабинки; только теперь она показалась мне более плоской и удлиненной. Когда водитель выключил мотор, в течение примерно полусекунды я различал отдельные выстрелы поршня, пока они замедлялись и замирали. Я открыл дверцу телефонной будки, вышел и сел на велосипед. И снова покалывание включилось, когда я проезжал мимо белого пенопластового стаканчика. И снова двое вытащили автоматы, а я остервенело нажал на педали. На этот раз, когда велосипед нырнул с тротуара на дорогу, я почувствовал, как теряю высоту, вроде того, как бывает в самолете, когда он снижается. Когда я перелетал через руль, в голове у меня поднялся тот же мятеж образов: часть черного бара без названия, золотой отблеск, кусочек неба, фонарный столб, асфальт и лужа с плавающими на ее поверхности греческими или русскими буквами. Я поднялся, подождал, пока они застрелят меня во второй раз и, снова упав, улегся лицом на асфальт, глядя на ходовую часть припаркованного фургона, на узорную разметку на одном из его колпаков.

В этот раз я пролежал там дольше, чем в прошлый. Сзади не доносились ни шум, ни шаги – двое убийц запомнили, что я им говорил, и стояли совершенно неподвижно. Я долго лежал там, на асфальте, покрываясь мурашками, глядя на колпак.

Потом я поднялся, и мы повторили все снова, и снова, и снова.

После пятого прогона эпизода со стрельбой я был удовлетворен тем, как нам удавались все действия: движения, позиции. Теперь можно было начать работать над тем, что лежало под их поверхностью – над тем, что было внутри, над глубинным.

- Давайте все повторим на половинной скорости, - сказал я.

Темнокожий с лондонским акцентом нахмурился.

- В смысле, нам ехать медленнее? – спросил он.

- Ехать, идти - все.

Один из подчиненных Наза шагал к нам с планшеткой в руке. Отмахнувшись от него, я продолжал:

- Все. Как прежде, только на половинной скорости.

- Как в повторах по телевизору?

- Вроде того. Только не надо все свои движения выполнять в замедленном режиме. Делайте нормально, но со скоростью в два раза ниже нормальной. Или с нормальной скоростью, но чтобы на все уходило вдвое больше времени.

Оба пару секунд постояли, осмысливая то, что я сказал. Потом мужчина повыше, тот, что с вест-индским акцентом, начал кивать. Я увидел, что его губы скривились в улыбке.

- Вы начальник, - снова сказал он.

Мы опять заняли свои позиции. На этот раз, оказавшись внутри телефонной будки, я исследовал каждую из имеющихся там поверхностей. Мой человек, моя жертва, наверняка осознал значение всего этого; с другой стороны, его мозг наверняка снова вычеркнул большинство этих деталей, избавился от них, как от обыденных, не имеющих отношения к делу. Ошибка – возможно, отнесись он к окружающей его обстановке более внимательно, какая-нибудь ассоциативная связь могла бы стать предупреждением о том, что вот-вот произойдет, даже спасти ему жизнь. Наверное, он сделал что-то не то, кого-то разозлил, нарушил какой-то закон преступного мира. Так что, посмотри он повнимательнее на металлическую стену кабинки и осознай тот факт, что мимо медленно, наверное, чересчур медленно проезжает тускло-красная «БМВ», и свяжи это с моментом, когда он в последний раз видел эту машину или ее отражение, с людьми, которые при этом присутствовали... кто знает? Трафаретная фигурка на окне, связной понимал: тут что-то не то; он пытался огласить это с помощью своего рожка – протрубить какое-то предупреждение; его свободная рука, та, что не держала инструмент, была поднята в знак тревоги. А потом – тишина, подобная тишине в лесу, когда хищник выходит на охоту, остальные же прячутся под землю – все, кроме его добычи, слишком погруженной в свои заботы - обнюхивание корней, жевание травы, сны наяву, - чтобы различить вопиющие сигналы...

Я стоял, держа в руке трубку. На полоске цифрового окошка горело «опустите монеты». Снаружи окна «Движения» сулили оттуда, из-под сетки, настежь открытые, широкие пространства, за которыми открывались еще более широкие дали: аэропорты, вокзалы и перевозки. Свет. Прямо под висящими цветами в целлофане стояла пустая зеленая пивная бутылка; она словно предлагала им себя, будто вазу – им достаточно было просто покинуть свое место в сетке, спуститься вниз и снова повернуться, как надо. Тротуар, когда я ступил на него в этот раз, выглядел еще более узорчатым, чем прежде. Его запачканные плиты шли мимо кабинки телефона и конторы «Движение» в сторону Белинда-роуд, а дальше, не дойдя до нее футов трех, уступали дорогу короткому стаккато кирпичной кладки, прежде чем растаять в асфальте, уложенном там, где тротуар нырял на собственно дорогу. Похоже было на лоскутное покрывало, узорчатое, ручной работы покрывало, раскинутое для того, чтобы этому человеку было где сделать последние шаги, а потом лечь и умереть - смертное ложе, застеленное покрывалом. Мне пришло в голову, что мир - или судьба, или, может быть, сама смерть, что бы это слово ни означало, - видимо, по-своему любил этого человека, раз подготовил для него столь щедро затканное полотно, желая подобрать его и укутать в свою ткань.