Том - Когда я был настоящим

- Дайте ему премию побольше.

- Сколько? – спросил Наз.

- Ну, не знаю - побольше. И еще, Наз…

- Да?

- Я хочу, чтобы вы… Так, а ну-ка…

Фигурки персонажей были передвижными. Разговаривая, я взял одну - хозяйку печенки - и стал ее перемещать, чтобы она прыжками спустилась по лестнице во двор.

- Я хочу, чтобы вы велели хозяйке печенки спуститься по лестнице, к мотоциклисту-любителю.

- Сейчас?

- Да, сейчас.

Спустя две минуты я стоял у своего окна, наблюдая за тем, как она –настоящая хозяйка печенки – выходила, шаркая ногами, во двор. Я подтащил модель Роджера к окну, чтобы видеть одновременно и модель, и двор. Взяв фигурку мотоциклиста-любителя, я поместил ее на качели.

- А теперь, - сказал я Назу, - я хочу, чтобы мотоциклист-любитель пошел и сел на качели, которые к нему ближе.

Не прошло и полминуты, как я увидел: настоящий мотоциклист-любитель поднял глаза на дверь дома. Он с кем-то разговаривал; что говорилось, я не слышал, потому что пианист играл своего Рахманинова, - но это мне было и не нужно. Мотоциклист-любитель взглянул на мое окно, потом поднялся на ноги, подошел к качелям и сел на них.

- Лучше пусть он встанет на колени, - сказал я Назу.

- На колени?

- Да – не сядет, а встанет на колени. Он должен стоять на коленях в точно той же позе, в какой стоит на коленях у своего мотоцикла.

В такой позе была сделана фигурка. Ее конечности не двигались. Еще несколько секунд, и настоящий мотоциклист-любитель сменил позу на качелях, так что теперь он упирался одним коленом в сиденье.

- Так, а теперь... – продолжал я. – Пианист! Он может пойти посмотреть.

Я заставил фигурку пианиста проделать именно это: подойти к окну и выглянуть на улицу. Спустя пару секунд фортепьянная музыка этажом ниже смолкла; потом – звук отодвигаемого назад стула, потом – шаги; потом его настоящая лысая макушка выскочила из его настоящего окна. Я поднял модель и поставил на подоконник, чтобы иметь возможность опускать глаза на голову, высовывающуюся в модели, и одновременно смотреть на настоящую. Расстояние было такое, что обе они казались одного размера.

Прежде чем отослать их всех назад на их посты, я велел мотоциклисту-любителю посильнее толкнуть качели. В то время, когда он это делал, то же сделал с моделью качелей и я. Я наблюдал, как и те, и другие раскачиваются. На каждое качание настоящих качелей приходилось два с половиной качания миниатюрных качелей. И остановились они прежде настоящих. Я долго стоял у окна, наблюдая за угасающими движениями настоящих качелей. Мне вспомнились заводные музыкальные игрушки фирмы «Фишер Прайс», как они замедляются, когда у них кончается завод, до тех пор, пока он не кончится совсем. Тут начинает казаться, будто эта игрушка никогда уже не издаст никакой музыки, однако, стоит ее чуть-чуть подтолкнуть, и из нее всегда слышится один последний полузвон, и еще один полу-полузвон, и еще, и еще, с каждым разом все меньше и меньше, и так часами – или неделями - после того, как она в первый раз остановится.

На следующий день я поставил мою модель на пол в моей гостиной. Я снова принялся двигать фигурки и одновременно давать инструкции Назу по телефону, но только теперь смотреть я не ходил. Просто знать, что это происходит, было достаточно. Я заставил консьержку забрать мусорный мешок, выставленный хозяйкой печенки, мотоциклиста-любителя – два часа простоять на коленях в парадном, пианиста – еще два часа просидеть на закрытой крышке рояля лицом к окну; и все это время, пока они занимались этим по-настоящему, я сидел на одном и том же месте на полу в моей гостиной. На другой день я лежал рядом с моделью, глядя на нее под тем же углом, что и солнце. Мой взгляд врывался через верхнее лестничное окно и заливал узорный лабиринт пола, затем медленно – очень медленно, едва различимо – заволакивался, терял фокусировку, темнел и отступал, исчезая за самой дальней границей этажа спустя четыре часа семь минут после своего первого появления. Я проделал это со всеми этажами, где предварительно замерил время: от четырех часов семи минут на верхнем до трех часов четырнадцати минут на третьем.

В течение следующего месяца я покидал здание – в смысле, всю зону реконструкции: здание плюс двор плюс участок улицы между ними и офисом Наза, где были мост и стадион, - всего дважды. В первый раз – чтобы сходить за покупками. Все это обычно делали за меня, но однажды у меня возникло желание сходить и самому проверить, что происходит во внешнем мире. Оказалось - ничего особенного. Второй раз случился, когда я заметил, что у моей старой, покорябанной «Фиесты», припаркованной у стадиона, спустило колесо. Я уже несколько месяцев на ней не ездил и не собирался, но, увидев спущенное колесо, вспомнил ту мастерскую по ремонту шин рядом с моей старой квартирой – ту, у которой задержался в день заключения договора, не зная, пойти ли домой или двинуться дальше в аэропорт.