Роберт Менассе - Изгнание из ада

Уриэль да Кошта пошел домой. На улицах стояли люди, только что побывавшие в синагоге, и каждый учтиво и приветливо с ним здоровался, показывая, что община вновь приняла его в свое лоно. Дома он заперся в кабинете, за три дня, не вкушая пищи, составил свое жизнеописание, приставил ко лбу пистолет и спустил курок.

— Будто требовалось лишнее доказательство, — сказал Абоаб. — Этот человек не был евреем. Еврей не налагает на себя руки! — И он отказал Уриэлю да Коште в погребении на еврейском кладбище Бет-Хаим.

Следующие несколько недель Барух в школе не появлялся. Манассия, со смертью Эфраима уже потерявший одного ребенка, вновь испытал, что значит потерять сына. Скорбь, которую он после смерти Эфраима заглушал пилюлями и алкоголем, вырвалась наружу. Рахиль встретила его печаль враждебно: она каждый день видела, в чем у них нужда, и в этом Барухе, о котором говорил муж, ей никакой нужды не было. Дома Манассии не сиделось, он предпочитал сидеть на кухне у Эсфири и Ионы, обсуждал с Ионой дела, слушал собственные реплики, видел себя со стороны, слушая Иону, думал: это не я. Адонаи, пожалуйста, верни мне меня!

Самуил Манассия бен-Израиль снова увидел Баруха д'Эспинозу лишь спустя три месяца, когда весь ученый Амстердам собрался на лекцию великого философа Рене Декарта «Машинная теория живого». Философа пригласил Свободный университет, однако оказалось, что в университете нет подходящего помещения, способного вместить столь огромное количество слушателей. В итоге ученый согласился держать речь под открытым небом, на острове Рапенбюрх, возле еврейского квартала, там всем места хватит. Безграничное уважение, какое город выказал знаменитому философу, математику и естествоиспытателю, вылилось в необычное решение магистрата: в тот вечер, когда Декарт выступит с лекцией, строительный шум умолкнет, дабы ученый мог говорить без помех.

Вот почему все современники, сообщавшие об этом событии, неизменно твердили, что в точности понимали оратора, хотя временами ветер и относил его слова в сторону.

Манассия пришел заранее, однако слишком поздно, чтобы занять хорошее место. Он полагал своим долгом послушать Декарта, но одновременно чувствовал такую усталость, что готов был рухнуть наземь и уснуть. Предстояло интереснейшее событие, и в долгие часы ожидания его до крайности удивляло, сколь мало ему пока интересны собственные интересы.

Наконец появился великий человек, прошел к ораторскому месту, овальной площадке, ограниченной позади каналом, а впереди — спешно сколоченными из досок крутыми трибунами, где расселась публика.

Манассия мало что понял. В городе царила непривычная тишина, такая огромная, что во многом как бы заглушала и поглощала то, что громко произносилось внизу и разносилось ветром. Служитель принес большую плетеную корзину с крышкой, поставил рядом с ученым. Как понял Манассия — и соседи это подтвердили, — Декарт хотел на примере продемонстрировать, что животные суть машины.

— Если я столкну человека в воду, что он сделает?

Манассия слышал, как в первых рядах публики закричали: «Поплывет!» — и сумел реконструировать заданный вопрос.

— Нет, ошибаетесь! Он задумается! Подумает, что не умеет плавать, и утонет или подумает, что умеет плавать, а потом поплывет!

Что он сказал насчет плавания?

Что мыслящий человек не может плавать?

Тсс!

— А вот животное, даже если никогда еще не плавало и не имеет такого опыта, мгновенно поплывет!

Что он сказал?

Тише!

— Это доказывает, что животные суть машины, поскольку… не разум… автоматизм… благодаря чему система… в простейшем соотношении ее органов… наши органы… тем не менее…

Манассия ничего не понимал. Хотел пробраться поближе, а коль скоро это невозможно, уйти. И тут быстро, одно за другим, произошли два события. Рене Декарт открыл плетеную корзину, достал оттуда кошку, живую кошку, и бросил в канал Рапенбюрх. Потом достал вторую и третью. Кошки пронзительно завопили, как машины, что ежедневно работали в этом городе, и еще в воздухе начали как заведенные махать лапами, а в воде поплыли…

— Божии машины! — воскликнул философ, и тут Манассия услышал за спиной крик, обернулся и увидел юного Баруха, потерянного сына. Мальчик стоял и кричал так, как может кричать только человек, охваченный беспредельной, прямо-таки самозабвенной, нет, заключающей и себя самого любовью к Творению. А пока Барух кричал, Декарт бросал кошек в канал и восклицал: