Роберт Менассе - Изгнание из ада

И опять лицо исчезло под чем-то белым, опустившимся на постель. Рахиль нагишом лежала под белой простыней, где на уровне причинного места виднелось отверстие. Через это отверстие ему должно осуществить бракосочетание.

Сквозь простыню он чувствовал ее тело, сжимал его и тискал, пытался привлечь к себе, пристроиться к прорези в простыне и разрыдался: ничего не получается.

Рахиль выбралась из-под него, торопливо накрыла его простыней. Он не хотел, чтобы лицо было закрыто, отодвинул простыню, однако жена опять набросила ее ему на лицо: «Лежи так!» Эти слова он воспринял не как звук, а как языки пламени, треск и дым.

Саван! — думал он. Точно под саваном! И тут почувствовал, как она вытянула в отверстие его член, да, очевидно, так и надо, ему вспомнилось, как мать сказала: «Иного она знать не будет!» Теперь Рахиль села на него, и он очутился разом по обе стороны отверстия.

Она сидела, наклонясь над ним, слюна бежала изо рта, капала на простыню, накрывавшую его голову. В конце концов ткань промокла насквозь и белой маской плотно облепила лицо. И как написано в Священном Писании: «Они познали друг друга!»

Семья. Только одно-единственное слово непосредственно ассоциировалось у него с семьей: прокормить! Он преподавал, читал проповеди, когда дозволялось, а все остальные часы, дни и ночи сидел над своими книгами и рукописями. Рахиль ждала первенца — событие для всей общины. Родилась девочка, которую назвали Ханна Грасия. Что-то копошилось рядом, когда он писал. Целоваться Самуилу было недосуг, надо кормить семью. Да он и не выучился целоваться, зато умел писать.

Первые свои трактаты и книгу он публиковал за подписью «р. Манассия», сознательно рассчитывая, что «р.» прочитают как «рабби», а не как «руби». И в самом деле, «высокоученый рабби» имел огромный успех — в христианском мире. «Conciliador» избавил христианский мир от тяжкого бремени. Четыре с лишним столетия изощренный еретический труд философа Абеляра [57] Абеляр Пьер (1079–1142) — французский философ, богослов и писатель. «Sic et поп», то есть «Да и нет», ходил в списках и передавался из поколения в поколение. Первое и, вероятно, доныне последнее философское произведение, состоявшее из одних только цитат, без единой строчки самого автора. Труд скандальный и одновременно неоспоримый, ведь все цитаты взяты из Библии. Абеляр выбрал и смонтировал их таким образом, что они составили хоровод всех противоречий Священного Писания, этакий гротеск вероучения. Лишь в 1612 году, спустя пять веков после смерти Абеляра, книга впервые была напечатана и в кратчайшее время стала одним из величайших бестселлеров в истории книгоиздания. Потом вышел в свет «Conciliador» «р. Манассии», этого «рабби», которого немедля возлюбили все юдофобы, — книга словно распятие против сатаны, избавление, примирение всех поименованных Абеляром противоречий, планомерная реабилитация доброго имени Господа, грандиозное доказательство внутренней убедительности Божественного слова.

«О воскресении из мертвых», написанное на португальском и переведенное на латынь другом Манассии, Исааком Воссиусом, сочинение обо всех логических причинах, по которым земная человеческая жизнь непредставима без воскресения перед ликом Господа, имело в христианском мире еще больший успех. Оно решительно приняло сторону христианского богословия и выступило против традиционной раввинской нерешительности в означенном вопросе. Переведенная на французский, английский и итальянский, в великом множестве допечаток и популярных изданий, эта небольшая работа пользовалась поистине колоссальным успехом. У христианской общественности понятие «амстердамский раввин» стало синонимом Манассии, тогда как в еврейской общине Амстердама достославным рабби считался Абоаб, а Манассия был всего-навсего руби.

Тень мечется туда-сюда, очертания человека, все время пересекает серую поверхность, пытается заполнить ее целиком, быть сразу повсюду со своими порывистыми движениями, во всяком случае, он так быстро обегает все пространство, что становится ясно: этой тени, этому человеческому контуру, этим неясным, смутным в своей неугомонности очертаниям молодого мужчины присуще нечто суматошное, загнанное, это бросается в глаза, хотя в остальном мало что различимо. Тенью был Виктор. Мир, где он жил, город, по которому он ходил, не были насыщены светом, не сияли многоцветьем красок, и солнце не смеялось. Куда бы Виктор ни спешил, всюду тени: эксплуатация и угнетение, голод и нищета, унижение и цинизм, вот таков мир. И город, Вена семидесятых годов, был до того серым, будто какая-то непостижимая сила огромным шпателем размазала по некогда ярко-желтым фасадам помет вездесущих голубей. Вдобавок воспоминания — вернемся вспять: какие это воспоминания? Темные! Возвещающие холод. Когда Виктор, этот человек-тень, бежал по городу, с рынка Нашмаркт, где продавал «Ротфронт», в типографию РЕМА, слышалась музыка, холодно-металлическая, не скрипки, а гитара, музыка фильма-жизни, звучавшая примерно так: