Роберт Менассе - Изгнание из ада

На верхнем этаже там есть целый зал со старинными гравюрами, изображающими аутодафе, сожжения еретиков и евреев в XVII веке. По словам Гундль, они странным образом зачаровали ее…

— Почему?

— Не знаю. Как бы то ни было, я долго рассматривала эти гравюры, очень долго. Может, все дело в потрясающем реализме изображенных сцен, не знаю. Но об этом я даже не догадывалась.

— О чем?

— Аутодафе в общем-то представляешь себе как костер, на котором сжигают человека, а тут людей сжигали десятками, многие сотни их длинными вереницами брели к костру, больше того, в пояснениях к гравюрам говорилось, что даже покойников эксгумировали и бросали на костры, если инквизиции удавалось посмертно доказать их вину, вдобавок огромная толпа зевак, заполонявшая площадь, где все происходило, это же просто тьма-тьмущая…

Неожиданно рядом с нею выросла смотрительница зала, произнесла очень сердито несколько слов, которых Гундль не поняла, зато, как она выразилась, «спонтанно» поняла негодование, какое вызывали у смотрительницы эти гравюры, — пока та не повторила по-английски, что к стеклянной витрине с гравюрами прикасаться запрещено. Гундль немедля сделала шаг назад и, показывая на оттиски, как бы в оправдание сказала что-то вроде «какой ужас!».

Смотрительница с нею согласилась: да, в самом деле ужас; а потом — ты только послушай! — потом добавила: в школе им говорили, что при определенном ветровом режиме смрад горелой человеческой плоти распространялся по всему городу, вот кошмар, даже представить себе невозможно, как люди могли это выдержать.

Португалия после революции, сказала Гундль, а ты вдруг сталкиваешься с женщиной, которая сочувствует тем, кому приходилось дышать вонью горелой плоти, а не самим сожженным людям. Да еще и говорит, что узнала об этом в школе…

Маленький столик в кафе «Вотив», они сидели друг против друга над бокалами с красным вином, едва не соприкасаясь головами. Впрочем, это не имело значения. История была неподходящая.

Косые лучи утреннего солнца пробились сквозь облака. Прямо как нарисованные кистью живописца, как фон алтарного образа. И как раз к алтарю, к жертвеннику, вели в этот ранний час по улицам Лиссабона длинную вереницу мужчин и женщин — сто двадцать три человека. Все в sacos benditos, в желтых рясах с черным Андреевским крестом на груди и на спине. На головах желтые колпаки, высокие, островерхие, наподобие епископских митр. В руках свечи, пока что не зажженные. Шли они медленно, молча, один за другим, длинной чередой, впереди шествовали члены Священного трибунала, несли тяжелую парчовую хоругвь с ликом Богоматери и высоко поднятые распятия, рядом шагали монахи, шевелившие губами в безмолвной молитве. Мужчины и женщины в желтых рясах обвинялись в тяжких грехах — колдовстве, двоеженстве, гомосексуализме. Но таких «грешников противу естества» было немного. Преобладали в процессии евреи. Люди крещеные, христиане в третьем, а зачастую в четвертом или пятом поколении, но до сих пор презрительно именуемые «выкрестами» либо «новообращенными», теперь же их обвиняли в том, что втайне они живут по Закону Моисееву и украдкой исполняют иудейские обряды.

Люди бормотали молитвы, но бормотания было не слышно, глаз видел рты, распахнутые в испуганном крике, но самих криков было не слышно, как не слышно и жалобных причитаний, более сотни пар ног топали по мостовой улицы Ошпитал, но эха шагов словно бы не существовало, они ступали словно бы уже не по камням, а по облаку.

Пятое декабря 1604 года. Что поглощало шумы этой процессии? Откуда-то долетал глухой рокот, негромкий гул, acusados, обвиняемые, шагали ему навстречу. В тюрьме инквизиции многие из них впервые получили бумажку с фамилией, которая понадобится лишь затем, чтобы, когда вызовут, выйти вперед и выслушать приговор: и имя твое да сгинет навеки!

Навстречу этому ритуалу они и шагали, навстречу гулу, который давно уже безмолвно звучал у них в голове, навстречу сортировке, оставлявшей малую, но решающую возможность выбора меж погибелью и смертью, — и вот, когда шествие свернуло на улицу Лазару, ведущую к площади Ампла, где состоится аутодафе, поднялся шум, тишина взорвалась. На площади уже собрались тысячи зевак, но со всех сторон по-прежнему сбегался народ, сотни людей с факелами, выстроившиеся по обеим сторонам улицы Лазару, при появлении процессии разразились истошными криками, забушевали.

— Обрить их! Обрить! Обрить! Давайте обреем новообращенных! — вопили они. И пытались подпалить факелами бороды евреев.