Алексей Самойлов - ЯКнига

— Да.

— Леночка! Ты уроки сделала? — раздался голос её мамы, и мне показалось, что вчера было то же самое.

— Делаю, — услышала я голос Леночки, и почувствовала, как меня приподняли. — Литературу.

— Чехов что ли?

— Да. Нам задали образ Ани как вещего птенца в протухшем дворянском гнезде.

Нас с Вишнёвым Садом отложили в сторону. Я вздохнула и собралась с мыслями. Мне отвечали два голоса: мой собственный и незнакомый, причём незнакомый зачитывал куски моего Текста. Это, конечно, было прекрасно — так я хоть чуть-чуть узнаю, что же во мне написано. Но дело в том, что меня волновало другое. И каждый новый ответ, полученный в сеансе Чтения, порождал всё новые и новые вопросы…

К примеру, на вопрос «зачем Читатели читают Книги?» у меня была масса исключающих друг друга по смыслу ответов. Были ли среди них правильные?

Зато теперь я знала, вернее, чувствовала всеми фибрами своих страничек: я без Текста не существую. И вообще, никакая Книга без Текста не существует. Хотя мне больше нравилось красивое, хоть и длинное «Литературное Произведение», нежели безразличное «Текст».

Я засияла! Я почувствовала себя живой! Я почувствовала себя настолько счастливой, что в очередной раз не смогла сдержать слёз…

И когда Леночка снова взяла нас с Вишнёвым Садом, чтобы читать меня, зачем-то закрываясь им, я услышала, как моя Богиня пробормотала: «Странно, почему вода на обложке…»

А может, мне показалось, что я это услышала?

И я решила помолчать. Это было трудно — мысли и вопросы то и дело лезли в голову. Мне хотелось поделиться своим хрупким счастьем с Леночкой.

«Бог — это не абстракция. Это живое присутствие — всеблагое, абсолютно щедрое, счастливое. Целостное и свободное».

Это произнесла я! Но я не хотела!

«Освободись от выдуманных тобой пределов возможного. Бог вне этих пределов, ибо Он не имеет формы. Будучи бесформенным, он обитает во всём».

Брр… Я не хочу это говорить! Я приказываю себе молчать…

Но Текст лился. Мой Текст, моё Литературное Произведение лилось из меня, будто бы не Леночка читала меня, а наоборот — я читала Леночку вслух…

Это лилось и лилось из меня, и я, не понимая того, что говорю, просто произносила Текст, наслаждаясь процессом и купаясь в бесформенном ощущении счастья…

Под звуки собственного голоса я не заметила, как закрыла глаза и перенеслась… нет, не в мир грёз, хотя это было похоже… а в другой, совсем не придуманный мир.

Я находилась на кресте, но не в теле человека. Я по-прежнему была Книгой. Рядом и вокруг меня были другие кресты, и на них умирали грязные и небритые люди в лохмотьях. А я не умирала, хотя чувствовала неприятное покалывание в районе ладоней и где-то в вечно неподвижных ногах.

Толпа внизу глядела на меня — кто с ненавистью, кто с жалостью, кто с безразличием. Я не видела искренности в глазах смотрящих. Вдруг одна из пожилых женщин, скрывавшая лицо за куском грубой ткани, закричала на непонятном языке. Но я поняла, что она обращается ко мне и спрашивает:

— Ты кто, Анна?

Сразу же нестройный хор других голосов поддержал её:

— Ты кто? Кто ты такая? Что ты здесь делаешь?

Один из людей в лохмотьях повернул свою голову ко мне и прошептал:

— Ты Иисус из лазарета. Ты воскрес.

— Я Книга… — сказала я, но меня никто не слышал, и тогда я повысила голос: — Я Книга!

Только мне не удалось перекричать толпу, скандирующую свои вопросы на разных языках и разными голосами:

— Кто ты? Кто ты такая? Что ты здесь делаешь?

Но мне удалось прочитать табличку, висящую на груди моего соседа по кресту. На ней человеческой кровью было написано имя:

«Лазарь».

Из этого немыслимого мира я вышла очень резко и внезапно, будто бы проснулась по звонку будильника. На самом деле Леночка просто прекратила меня читать, заложила где-то в районе двухсотой страницы и разлучила с Вишнёвым Садом.

Выход оказался крайне болезненным, подобно удару об стену или воде, пролившейся на обложку. Я долго боялась открыть глаза, всё ещё пребывая в состоянии божественной невесомости. Мне вспоминались обрывки странных событий — на кресте, эти крики и непонятные вопросы — но события казались чем-то второстепенным. Лучше них зафиксировалось парадоксальное ощущение, которое было трудно принять: я вовсе не Книга.

Но кто же я тогда?

Нет, я Книга! И во мне есть Литературное Произведение!

Вот только Книг не распинают на крестах, как людей. Если бы мне это пригрезилось, если бы я вообразила… я могу представить, что я вишу на кресте. Но что толку, если это — не переживание? А во время произнесения собственного Литературного Произведения случилось переживание.