Алексей Самойлов - ЯКнига

— Откуда они знали? — спросила я.

— Читатель рассказал им.

— Бог испытал братьев ересью, а они, вместо того, чтобы познать себя, стали врагами, — заключила я.

А Серж больше не приходил в гости к Николаю. Поначалу я вздрагивала, когда слышала скрип открываемой двери, а затем успокоилась. В комнату изредка заходила Тамара, ещё реже — отец Николая, которого звали Борисом. Пару раз у моего первого Читателя гостили незнакомые люди. Разговоров о Книгах я не слышала, хотя теперь чаще, чем раньше, старалась настраиваться на канал связи и прислушиваться к беседам людей. Это получалось с переменным успехом. К тому же люди говорят слишком громко, и Книгам проще отключить слух (этому меня научила Апологетика), чем вникать в шумные и резкие человеческие беседы. Теперь, зная, что каждый Человек — высшее Существо и Читатель, я поняла, почему речи людей бывают для нас столь оглушительными.

Мы с Апологетикой часами занимались сопереживанием. Сказочные ощущения от этого процесса трудно передать, но они были для меня важнее и реальнее, чем собственные сны из мира грёз. Жаль только, что никаких озарений ни на меня, ни на подругу, ни на прочие Книги с нашей полки не сваливалось. Зато прекратились болезни, и даже Сектоведение излечился от спонтанной апатии.

Что до его соседа Красное и Чёрное, то о нём доходили странные слухи. А может, Сектоведение сознательно не делился его знаниями и опытом, считая всех нас «беспереплётными брошюрками». Вскоре я по совету подруги перестала на этом заморачиваться.

Один из моих маленьких дней рождения — четыре месяца — мы с Апологетикой отпраздновали, поставив эксперимент погружения в сны друг друга. Мы долго готовились к нему, упражняясь в сопереживании и обычных снах «в обнимку». Мы думали, что такое погружение поможет нам хоть что-то узнать о Текстах друг друга, а затем рассказать… но, увы, ничего не получилось. Грёзы, что были у меня с Сержем, не повторились с Апологетикой, и она их тоже не увидела. Я испытала чувство падения в тёмную бездну без какого-либо наслаждения или очеловечивания, я была такой же беспомощной во сне Апологетики, как и она — в моём.

А на тринадцатой неделе моей жизни в комнате Николая случилось то, чего я и скрытно ждала, и, не стесняясь, боялась. И я не знала, какое чувство — страха или предвкушения чуда — укоренилось во мне сильнее. Время позволяет привыкнуть к своей предсказуемости, а жизнь… жизнь, вероятно, течёт где-то вне моего времени, потому как все остальные Книги преспокойно простоят на полке ещё долгие месяцы. За тринадцать недель ни одну из них с полки не взяли и ни одну к нам не подселили.

В комнату к Николаю зашла Тамара и завела с ним какой-то разговор, на который я не стала настраиваться, потому что размышляла о человеке, прибитом к кресту. Я частенько воображала его потрёпанной Книгой. Чувствовать себя человеком и мыслить божественными категориями наяву я совсем не умела.

Вдруг Тамара подошла к полке. Николай никогда этого не делал, хотя пару раз я замечала, как он, сидя в кресле, листает какие-то Журналы.

Я навострила уши и растолкала дремавшую Апологетику.

— Может, книгу какую-нибудь? — спросила Тамара. — У тебя нет новых ненужных книг?

— Возьми любую. Только не бери книги по православию. Они мне нужны, — сказал Николай.

Я вовремя вспомнила, что ему не нужна. Значит я однозначно не Книга по православию!

— Что они хотят сделать? — затеребила меня подруга.

Тамара вынула с полки какую-то Книгу, стоящую ближе к Сектоведению, и начала её листать.

— Она хочет кого-нибудь почитать! — ответила я.

Апологетика сжала мою руку сильно, до боли. И сказала:

— Прощай, милая. Если я научусь звонить, я обязательно сделаю это, и ты будешь первой, кому я позвоню.

— Ты что?! Ты думаешь, она возьмёт меня?

— Да. Вчера мне это приснилось.

Я бросилась к ней в объятия и заплакала. Тамара поставила Книгу обратно на полку и обратила свой взор в нашу сторону…

Подруга удерживала меня изо всех сил, а я цеплялась за неё. На миг мне показалось, что Тамара, поняв, что не сможет вытащить меня с полки, бросит это занятие. Но тут я вспомнила, что именно она меня сюда поставила. И если теперь она хочет почитать…

Наверно, то же вспомнила Апологетика и разжала объятия. Тогда я ухватилась за край полочки и прокричала:

— Прощай! Я люблю тебя!

— Вот эта, судя по всему, новая, — сказала Тамара, оторвав меня от полки и показывая своему сыну.

Тот слегка повёл головой.