Андрей Рубанов - Готовься к войне

— Нет.

— Вот и не говори мне о войне. Предоставь эти разговоры самцам. Кстати, что ты думаешь про садомазо?

— Ничего хорошего.

Она явно очень удивилась, и Знаев мысленно ухмыльнулся. Я ее отвлеку. Переключу. Что за сплин такой, когда за окном светит солнце? И птицы поют? Через полчаса она будет смеяться и шутить.

— Когда-то я знал одну женщину, — сказал он, расхаживая по комнате и продолжая удерживать подругу силой предплечий. — Мы… э-э… встречались. Мне было двадцать семь, ей — за сорок.

— Ничего себе.

— Да. Кстати, ни грамма целлюлита. И шестой номер груди. Неглупая, изобретательная мадам. Дважды разведена, взрослый сын… Однажды она предложила мне ее связать. То есть мы занимались… э-э… друг другом, использовали все традиционные способы… я весь такой молодой и ненасытный, она вся такая умелая… и вдруг она говорит: «Свяжи меня!»

— И ты связал.

— Ну, выдернул, да, ремень из штанов, скрутил запястья. И продолжил. Ничего не понял. Она, как я потом догадался, хотела большего. Больше ремней, веревок… цепей, может быть… Или сигаретой ее надо было прижечь… Я потом, через несколько лет, в Интернете наткнулся, — оказывается, существуют специальные способы связывания. Особые узлы. Я видел схемы, рисунки. Целая наука. Отдельная субкультура. Моя мадам хотела, чтоб я сделал ей больно. Поиграл в насилие. А я не умею играть в насилие. Тем более — в постели…

— И поэтому вы расстались.

— Не поэтому. Расстались, и все. Она мне надоела, и я перестал ей звонить.

— Ты испугался, что тебе понравится связывать и мучить.

— Думаешь, я скрытый садист?

— Возможно.

— Никогда об этом не думал.

— А ты подумай, — сказала рыжая (она явно не собирается шутить и смеяться, обескураженно понял Знаев). — Ты огнепоклонник Ты молишься войне. Вся твоя жизнь — насилие над собой. Ежедневное. И очень жестокое. Ты сам себя надрессировал, зажал в рамки. Ты — насильник, а объект твоего насилия — ты сам… Что это за звук?

— Звонок. Главные ворота. Пойдем посмотрим…

С черно-белого экрана на банкира смотрела искаженная физиономия Солодюка.

— Вот и он, — поморщившись, сказал Знаев. — Узнаешь?

— Нет.

— Это из-за него я собирался сломать твою финансовую карьеру… Побудь в спальне. Я должен с ним поговорить. Я быстро.

Вышел на крыльцо, сунул руки в карманы — помещик посреди персонального поместья — и смотрел, как подкатывает, рыча, черный внедорожник с лобовым стеклом, едва не наполовину заклеенным разнообразными пропусками, из которых самый серьезный — исполненный, естественно, в цветах национального флага — разрешал «круглосуточный проезд на территорию Дома отдыха ветеранов правоохранительных органов Московской области». Можно было не сомневаться, что ксива изготовлена на цветном принтере после десяти минут ковыряния в носу.

Солодюк что-то коротко сказал оснащенному черными очками шоферу, меньше всего похожему на ветерана органов, и неловко вылез. Достал с заднего сиденья портфель, приблизился для рукопожатия. От него пахло спиртным, табаком, потом и резким молодежным одеколоном из серии «вылей на себя и передай другому».

Вот, сказал себе Знаев, этот человек когда-то считался моим товарищем. Не другом, но близким знакомым. И деловым партнером. Почти три года вместе заколачивали копейку. Полное доверие, откровенные беседы, совместные проекты. Общие планы и взгляды. Я рассчитывал на него, он — на меня. Бывало, что я от него зависел. Бывало даже, что я ему завидовал: он умел проделывать совершенно недоступные мне трюки. Например, за ночь придумать названия для пятидесяти фирм, найти мастера-гравера, договориться с ним и к утру принести пятьдесят круглых резиновых печатей несуществующих организаций. А сейчас, спустя десять лет, я понимаю, что у нас нет ничего общего, и одновременно не понимаю, что могло быть общего раньше. Ну да, конечно: я из него вырос, перешел на другой уровень, освоил новые территории, а он не смог, остановился в развитии, не хватило терпения, смелости, энергии. Но чтоб до такой степени?! Чтоб чувствовать теперь не печаль и жалость, а изумление и отвращение? Не к нему — к себе тогдашнему? Как можно было сотрудничать с обладателем этих вот пушистых белых ресниц, жирной шеи и белых, неприятно все время шевелящихся пальцев? Сколько он заработал за свою карьеру? Гораздо больше миллиона. И до сих пор, в свои без малого сорок, таскает золотой браслет.

— Птички поют, — угрюмо сказал Солодюк, оглядываясь.