И. Грекова - Свежо предание

Однажды, когда было совсем туго, продали скрипку Генриха Федоровича. Жили на эти деньги месяцев шесть. Скрипка оказалась старинная: Амати. А вдруг Генрих Федорович вернется и потребует скрипку? Левин иногда видел это во сне и просыпался в холодном поту.

Он и сам иногда подрабатывал: помогал фотографу-частнику печатать снимки каких-то девиц на пляже. Раза два достал переводы с немецкого. Нет, грех сказать, они не голодали. Чувство, которое его грызло, было хуже голода, чувство выкинутости. Не нужен.

Все чаще ему становилось страшно. Он и сам бы не мог сказать, чего боялся. Всего. Какое-то равновесие нарушилось между ним и жизнью. Зимой он боялся мороза: а вдруг нечем будет топить? Отказывался есть: а вдруг на завтра не хватит? Потом это проходило, и он ел.

— Уедем отсюда, — иногда говорила Надя.

— Нет. Здесь я родился, здесь работал, здесь и найду работу, а если нет, то умру. Не все могут жить милостыней, как ты. Не беспокойся, я долго не буду у тебя на шее.

Надя бледнела, а он сам пугался:

— Милая, прости меня, я сам не знаю, что говорю.

Надя всегда прощала. Он сам не мог себя простить.

Нет, лишь бы найти работу, какую угодно! Только сейчас он понял, что нужней всего человеку работать. Нужней, чем любить.

Надя пришла домой. Юрка бросился ей навстречу и самозабвенно повис на ней, даже дышать перестал от восторга.

Вышла Ольга Федоровна:

— Юринька, куда ты?

— Уйди, Оля! — строго сказал Юрка.

— Вот всегда так! Без вас: «Оля, Оля», целует, обнимает. А стоит вам прийти: «Уйди, Оля». Ах, дети такие неблагодарные! Я на него молюсь, как на Иисуса Христа, а он…

— Не обижайтесь на него, Ольга Федоровна, он вас любит.

— Нет, уж такая я несчастная… Всегда без взаимности…

Ушла.

Надя посадила Юрку к себе на колени.

— Ты что же тетю Олю обижаешь?

— Я ее не обижаю. Сказку!

Надя начала рассказывать сказку:

— Жила-была девочка Золушка. У нее не было мамы, был только один папа…

— Спала мама?

— Нет, не спала.

— На лаботе была, — сообразил Юрка.

— Так вот, у этой девочки…

Раздался звонок.

— Лионовна! — закричал Юрка. Так он называл Леониллу Илларионовну. Он всегда по звонку узнавал, кто пришел. И точно, это была Лиля.

«Полтора петуха» подошел к ней и поцеловал в ногу.

— Ужасное воспитание, — сказала Лиля. — Зачем вы его этому учите?

— Никто не учит. Он сам.

— Что за манера — целовать нестерильные предметы? Я — с улицы, вся в пыли… Вообще, с поцелуями надо бороться. Одно время было такое течение, по-моему, правильное.

Юрка влез к ней на колени, прижался и сказал:

— Все к тебе.

— Ах, милый! Ну, как тебя не поцеловать? А где Костя?

— Опять насчет работы пошел. В какую-то школу. А у тебя?

— Ничего нового. Ответ один: не числится. В пятницу уезжаю.

— Так скоро? О, господи…

— Да. Билет уже взяла.

— Как же я без тебя, Лиля?

Лиля не отвечала. Юрка сидел тихо, словно понимал.

Лиля уезжала в Евпаторию. Наташа уже была там: ее удалось устроить в костно-туберкулезный санаторий. А теперь и Лиля получила место в том же санатории и вот-вот должна была уехать. Надя давно это знала, но, когда Лиля сказала «в пятницу», ей стало страшно.

— Как же я без тебя?

— Пиши. И я буду писать.

— Я не умею писать письма.

— Сумеешь. Только не стесняйся. Пиши все.

— Попробую.

Они помолчали, раздумывая каждая о своем и все-таки об одном и том же. Лиля закурила.

— Надя, пока я еще здесь, я должна тебе сказать одну вещь. Костино состояние…

— Да, я знаю. У него нервы не в порядке. Почти не спит. С тех самых пор, когда Юру взяли. Ты же знаешь, что с ним тогда было… И теперь, без работы…

— Надя, ему нужно лечиться.

— Да, он уже лечится. Ходил к невропатологу. Ему прописали бром с валерианой…

— Надя, скоро меня уже здесь не будет, и я должна тебе сказать. Его нужно свести к другому врачу. К психиатру.

— Лиля!

Казалось, это крикнула не Надя, а кто-то другой. Надя не могла кричать так пронзительно. Юрка заплакал.

— Не пугай ребенка. Ну-ну, родной, маленький, не плачь. Мама пошутила. Удивительный у вас, обывателей, страх перед словами…

— Мама, ты пошутила?

— Да, маленький.

— Почему же тогда ты плачешь?

— Я не плачу.

И правда, она смотрела в окно сухими глазами.

— Надя, не надо так огорчаться. Может быть, я и ошибаюсь. Дай Бог, чтобы так.

— Нет, ты не ошибаешься.

— Ты сама замечала?

— Да, замечала. Я старалась, чтобы не заметил никто другой.