Пол Тот: Обратный отсчет

Рози шмыгнула мимо меня в спальню, оставив дверь открытой. Правда, я уже решил. Развернул атлас, отыскал прямой путь к Сан-Диего.

– Сюда иди! – крикнула она из спальни. – Без секса от меня не уйдешь.

Через пару секунд подмяла, оседлала меня, настоящей горой взгромоздилась над залитым солнцем каньоном, стянула ночной рубашкой запястья – я не успел опомниться, как руки были привязаны к спинке кровати.

– Теперь куда денешься?

Хорошо, что у нас нет соседей, при всех ее воплях и стонах.

– Давай, ну, Господи Иисусе, давай!

Геометрия перекосилась, плоть принимала сотни форм, пузырилась, висела в воздухе в окружении спутников из целлюлита. А я все время думал, что с собой надо взять, зачем ехать, что будет по возвращении…

– О чем задумался, черт побери? – рявкнула Рози, отвесив мне пощечину, словно разъяренная мамаша на ярмарочной распродаже.

– Извини.

Я всегда так глубоко проникал в Рози, что практически превращался в нее, больше думая не о собственном удовольствии, а о том, что она чувствует. Постоянно испытываю подобное двойственное ощущение, из-за чего подружки вечно уверяли, будто в сексуальных играх я отличаюсь от других парней. Я считал такое ощущение интуитивным, однако на этот раз оно не возникло. Рози вполне могла скакать и ёрзать в полном одиночестве. Я позволил себе от нее отдалиться, превратившись в пациента, которого вкатывают в «скорую» на носилках, только подозревал, что «скорая» направляется не в больницу, а, наверно, в психушку. Одновременно лежал в фургоне и сидел за рулем.

Она отвалилась, не позаботившись отвязать мои руки.

– Готово, мать твою.

– Может, отпустишь меня? – спросил я.

– Ох, Том, я тебя отпускаю. Вернувшись, возможно, найдешь меня здесь, а возможно, и нет. Не волнуйся, оставлю стенную обшивку под дерево, дерьмовый ковер, дерьмовый телевизор и чертов компьютер. Заберу только книги.

– Может быть, тебе надо было выйти за чернокожего, Рози. В культурном смысле, я имею в виду.

– А что я тебе, дядя Том, говорила минут пять назад?

– Слушай, я белый, как альбинос.

– Аль… чего? В тех книгах обо мне говорится. К тебе они ни малейшего отношения не имеют.

– Ну давай, развяжи, – попросил я.

– Если встанешь на колени и помолишься вместе со мной.

– Ты же знаешь, что я не молюсь.

– Советую начать. Будь послушным мальчиком, становись на колени, или я позвоню твоей маме.

Она развязала узлы на спинке кровати, через голову натянула ночную рубашку, расправила на груди, опустила до щиколоток, вдвое толще обычных. Мы скатились с кровати, встали на колени.

– Черт побери, Иисусе, лучше верни обратно трахнутого болвана, пока не уехал. У меня в жизни осталось не так много времени, чтобы тратить его на сукиного сына, поэтому, если Тебе до чертиков не безразлична дальнейшая судьба старушки Рози, принимайся за дело, о Господи.

Я скрестил на груди руки, но, даже будучи убежденным агностиком, боялся заканчивать эту молитву.

– Ну? – бросила она.

– Аминь, – пробормотал я.

– Правильно, черт побери, аминь. Теперь уноси отсюда свою задницу. Сегодня я одна буду спать. Хорошенько высплюсь, а когда проснусь, чтобы духу твоего тут не было. Не возвращайся, пока не перестанешь изображать из себя частного сыщика.

Она ушла молиться дальше. Я включил дерьмовый телевизор. По 52-му каналу крутили фильм «Почтальон всегда звонит дважды». [3]На экране плыло черно-белое изображение с полосами и пятнами. От меня до сих пор шел запах Рози. Надо признать, после доброго раунда Рози пахла далеко не розами. Телесные соки смешались в ближнем бою в отсутствие рефери, который вклинился бы между нами, разведя в стороны.

Тем временем я – частный сыщик – думал о письме и снова обдумывал идею поездки в целом. Фильм нисколько не помогал. Наверно, работники 52-го канала от души посмеялись бы, если б узнали что именно в тот момент я смотрю их программу. Может, кто-то из них сидит у меня на заднем дворе, прослушивая стетоскопом стену, звонит на студию и сообщает: «Вы даже не поверите, тут один тип… ну ладно. Крутите дальше «Почтальона», потом расскажу. Буквально обмочитесь со смеху».

Не столь невероятно, как то, что Мэри Уиткомб через столько лет написала письмо, откидывая со лба черные волосы, падавшие на запечатываемый конверт. Она носила длинные распущенные девичьи волосы, никогда не меняя стиль. Обкурилась бы до смерти, стараясь сойти за кинозвезду, и, если бы операторы прикатили камеры, чтоб снять ее кончину от эмфиземы легких, ей позавидовала бы сама Луиза Брукс. [4]Но когда Мэри никто не видел, она крепко тискала в объятиях любимых плюшевых зверушек, медведей и тигров, всхлипывая от умиления и похрипывая от избытка мокроты в бронхах.