Рассел Хобан - Амариллис день и ночь

– Что за проблема?

– Эти бутылки меня беспокоят.

– Каким образом?

– Мне кажется, что я в одной сижу, если можно так выразиться.

– Хотите найти выход?

– Не знаю; я запутался. Вам никогда не приходило в голову, что жизнь похожа на бутылку Клейна?

– Нет, не припомню такого. Феликс Клейн описывал свою бутылку как «замкнутую одностороннюю поверхность, не имеющую границ». Если посадить на такую поверхность муравья, он никогда не упадет за край, в каком бы направлении ни пополз: краев попросту нет. Разве, по-вашему, это похоже на жизнь?

Я задумался о границах и краях в своей жизни; пожалуй, их только становится все больше и больше. Я поморщился, почесал в затылке и признал:

– Не особенно.

Алан явно озадачился.

– Не думаю, что смогу чем-то помочь, – сказал он, потирая лоб, – но давайте хотя бы покажу вам свою мастерскую. Посмотрите, чем я занимаюсь, а там, глядишь, вас и осенит.

Я допил чай, и мы поднялись из-за стола. Вирджиния кивнула с одобрением:

– Алану идеи приходят в любое время дня и ночи, – подтвердила она. – Так что как знать?…

Эмбер ободряюще улыбнулся и показал хвостом, что все будет в полном порядке, если и не прямо сейчас, то уж в свое время – всенепременно. Жилось ему не в пример лучше, чем Квини, так что он был оптимист.

Я двинулся вслед за Аланом в мастерскую: та оказалась прямо рядом с домом и в прошлом служила гаражом. Бывало, вот так же поднимались гости и в мою студию, ожидая чего-то из ряда вон выходящего, надеясь, быть может, увидеть моими глазами то, чего не смогли уловить своими.

Переступив порог этой мастерской, я с первого же взгляда распознал одну из тех волшебных пещер, что встречаются повсюду, где только сыщется какой-нибудь энтузиаст, посвятивший себя алхимии или вечному двигателю, эзотерике часовых механизмов, эффектам анаморфизма или строительству кораблей в бутылках… короче говоря, любому виду деятельности из тех, что не упоминаются в телефонных справочниках.

Я увидел большой токарный станок и еще один, поменьше; огоньки трех газовых горелок, терпеливо трепыхались, дожидаясь своего часа. На полках и скамьях громоздились жестянки, бутылки, коробки и всевозможные атрибуты стеклодувного ремесла. Кое-где красовались и готовые изделия – не клейнообразные. Бросилось в глаза слово «ХАОС», составленное из стеклянных трубок, в которых беспорядочно всплывали и кружили какие-то синие пузырьки. Рядом стоял стеклянный фонтанчик по образцу того, что изобрел в древности Герон Александрийский. [87]

– А вы, похоже, этим давненько занимаетесь, – заметил я.

– Я посвятил стеклодувной науке сорок лет. – гордо объявил Алан. – Бросил школу в пятнадцать, пошел учеником в одну местную стеклодувную компанию, а уже через пару лет проектировал всю их продукцию. Там и проработал до пенсии. Ушел в девяносто пятом, открыл свое дело и с тех пор тружусь на себя.

– А за бутылки Клейна как принялись?

– Кто-то показал мне одну, когда я еще в учениках ходил. Я попытался изготовить такую же – непростая, знаете ли, штука, – и влип: с тех пор больше ни о чем и думать не мог, года, наверно, до девяностого. Где-то я вычитал, что Феликс Клейн говорил: если его бутылку разрезать по правильной линии, то получатся две ленты Мебиуса, перекрученные один раз. Вот я и задумался: если простейшая бутылка Клейна дает в разрезе две ленты Мебиуса, перекрученные один раз, то из какой формы получатся две ленты, перекрученные три раза или, скажем, пять? Вот так и началась моя коллекция. И только дойдя до модели номер четырнадцать, я сообразил, что достаточно разрезать бутылку Клейна поперек, точно по средней линии, – и уже получатся две ленты Мебиуса. Раньше я и не догадывался. В том-то вся и загвоздка: если б я знал заранее, то модели с первой по четырнадцатую так бы никогда и не появились. А ведь ими-то как раз и заинтересовались математики: это же исследовательский проект, проведенный сугубо на практике, безо всякой опоры на теорию. Я просто рассматривал разные формы и подбирал подходящую, а затем воспроизводил ее в стекле – и они ее получали в свое распоряжение на веки вечные.

Я задумался: а есть ли у меня в жизни что-нибудь на веки вечные? Амариллис? Едва ли.

– Я рассматривал вашу выставку в Музее наук, – сказал я, – и она меня просто с толку сбила. Голова кругом идет от всех этих выкрутасов.

– Если я покажу их вам все по очереди, будет легче, – пообещал Алан.

Он извлек откуда-то черный чемоданчик вроде тех, с какими ходят коммивояжеры, распаковал и наконец водрузил на ближайшее свободное место простейшую бутылку Клейна. На нее я уже насмотрелся на разных интернет-сайтах под всеми углами, и на обычных картинках, и в анимации. Приятная, в общем-то, штуковина – необычная, но как будто безобидная.