Инна Гофф - Рассказы

– Подшиваются.

– Что-что? – не понял доктор. Он не знал, что сейчас это модно – так отвечать на вопрос «как дела?».

Врачиха молча заполняла какой-то бланк, и он не стал переспрашивать. За окнами медленно тянулся товарный состав. В стеклянном шкафчике поблескивали запасные стерилизаторы, хирургические ножницы, щипцы, шприцы разной емкости. На отдельной полочке стояли бутылки с эфиром, спиртом, камфарой. В закрытой нижней части хранились лекарства, которые разлагаются на свету. Медпункт состоял из двух помещений – амбулатории и хирургии, где был даже операционный стол, его чаще использовали для перевязок. Это был образцовый медпункт, его детище, которым он гордился. Его последнее рабочее место.

– Вот дочку пришел встречать, – сказал он. На этот раз врачихе. – Сорок седьмым должна прибыть, девятый вагон…

– Сидите, пожалуйста, – разрешила врачиха и вышла. Она подумала, что он извиняется за свое пребывание в медпункте. Это ей льстило.

А ему хотелось поделиться радостью – дочка приезжает!.. Дети их не слишком баловали, раз в год заглянет кто-нибудь на денек-другой. Писать тоже ленивы. Когда им хорошо – молчат, а плохо – они тут как тут. И сейчас его беспокоило, что приезжает Лида. Правда, в телеграмме указано, что проездом. Возможно, отдыхать едет. Она у них самая невезучая. Хворала много с самого детства, замуж не вышла. Потом влюбилась в женатого…

– Ну, Даша, пора, – сказал доктор. До поезда было еще минут десять, но ему не сиделось. – Если будет много вещей, ты до автобуса проводишь нас…

– Провожу, провожу… Ступай.

Она говорила ему когда «вы», когда «ты». «Вы» относилось к доктору, которого она знала прежде, «ты» – к этому кроткому старику в черной железнодорожной шинели. Ей, Даше, самой интересно было глянуть на их Лиду. Она помнила ее малорослой девочкой с тонкими косицами, одна лента всегда развязана. Потом девушкой, приезжавшей к родным на каникулы, тоже смотреть было не на что. И вдруг слух прошел – эта Лида, невидная, чужого мужа увести хочет.

Доктор ходил по платформе, нервничал. Лиду любил он больше других детей – младшего сына и старшей дочери. Потому ли, что Лида была на покойницу мать похожа, а те двое на него. Такие же смуглые, темноглазые, шустрые…

Сорок седьмой фирменный назывался красиво – «Черное море». Вот он уже показался вдали, и замелькали голубые вагоны – черноеморе, черноеморе, черноеморе… У доктора зарябило в глазах.

– Аккурат против медпункта, – услышал он голос Даши.

А Лида уже стояла в дверях девятого вагона, сероглазая женщина с усталым лицом. Чемодан у нее был совсем небольшой. Чемодан и дорожная сумка.

Когда доктор и Лида наобнимались, Даша хотела взять чемодан, но Лида ей не дала:

– Спасибо, Даша. – Она обернулась к отцу: – Папа, я не одна.

И тут старый доктор и Даша поняли, что человек в голубой рубашке, который стоит возле, мнет кепку, приехал не сам по себе, а вместе с Лидой.

– Познакомьтесь, – сказала она. – Мой муж Сева…

– Сева, – сказал человек в голубой рубашке и протянул доктору руку. – Сева, – повторил он и пожал руку Даше.

Доктор смотрел на него снизу и кротко улыбался. Рядом с рослым Севой он выглядел еще меньше.

– Это Лидочки вашей муж! – крикнула Даша. Ей показалось, что старик ничего не понял.

Но доктор молчал от волнения.

– Пойду позвоню маме, – сказал он. – Надо ее подготовить.

Дверь из медпункта на перрон была открыта. В амбулатории никого не было. Он снял трубку, сказал тонким от возбуждения голосом:

– Верочка, это я…

Она сразу заговорила о том, что пирог плохо печется. И что она порезала палец, когда чистила рыбу, а в доме кончился йод… Он терпеливо ждал. И наконец она спросила:

– Так что, ты ее встретил?

– Она с мужем, – сказал он. – Она приехала с мужем!

Их поместили в проходной комнате. Посредине под оранжевым абажуром стоял обеденный стол. Он был куплен давно, с расчетом на большую семью. И сейчас Лида сидела на своем месте – спиной к телевизору, лицом к окну. Непосвященный Сева занял место старого доктора, но был тут же с него выдворен и усажен рядом с Лидой на табуретке. Его это удивило – еще два стула были свободны.

– Здесь сидит сестра Катя, а здесь брат Толя, – объяснила Лида. – Они здесь сидят раз в тысячу лет, но их места неприкосновенны. И твоя табуретка отныне принадлежит только тебе – посягнуть на нее не посмеет никто.

Она с грустной нежностью смотрела на родителей, так постаревших за этот год, суетившихся вокруг нее и Севы, который им сразу понравился. Мать высказывала это вслух, глядя на него почти восторженно.