Инна Гофф - Советы ближних

Может быть, раз нет Коли, то он, Леха, как его лучший друг.

Я звоню Нонке. Это моя подруга. Самая умная из моих подруг. Не знаю почему, но так считается. Возможно, потому, что Нонка любит давать советы. Я, например, никогда не берусь советовать. Разводиться или терпеть дальше. Менять квартиру или искать другой вариант. Брать отпуск летом или ждать осени, по путевке или дикарем…

Но вообще-то она умная, Нонка. Она дает людям совет, который они жаждут услышать.

Она преподает у вечерников и, как правило, днем дома. Мне надо «выпустить пар». Я выкладываю ей все как есть – в виде краткого конспекта. Она слушает, вставляя время от времени что-нибудь вроде: «Ну и ну!» или «О господи!»…

– Нонка, ты умная, – говорю я. – Посоветуй, как мне себя вести! Может быть, в самом деле переменить тактику?

– Ни в коем случае, – говорит она. – Это еще зачем?

У нее низкий, сипловатый голос. Такой голос подошел бы брюнетке, а Нонна блондинка. Крупная женщина с голубыми, слегка навыкате глазами.

– Зачем тебе все это надо? Ты должна твердо стоять на своем: никакой женитьбы! Выучись, стань человеком, а тогда ступай на все четыре!.. Нет, меня просто удивляет! Всякий достигший восемнадцати лет имеет право жениться. Но ведь есть еще обязанности!.. На какие шиши они собираются жить? Напомни Витьке, что он мужчина!

– Какой он мужчина, – говорю я. – Он еще мальчишка. Сопляк!..

– Тем более! Что он может ей предложить? Руку и сердце? – Нонна хохочет. – Слушай, Талка! Я придумала гениальный анекдот: «Он предложил ей руку и сердце – больше у него ничего не было…» Ну, как?..

Ей хорошо смеяться. У нее нормальные дети: старший – студент, а младший в девятом классе. Нонна из тех женщин, которые рассказывают о себе только хорошее. Про мужа что он принес ей розы в годовщину свадьбы, про сына что получил грамоту на олимпиаде. Рядом с ней такие, как я, всегда выглядят глупо со своими жалобами и неразрешимыми проблемами…

Меня ожидает сюрприз. Мой сын дома! Я просто не верю своим глазам. На нем тренировочный костюм – верный признак того, что он никуда не спешит.

Он берет из моих рук сумки с продуктами – я всегда покупаю с вечера хлеб, молоко и яйца – и несет их в кухню.

Я стараюсь не выказывать удивления.

– Хочешь есть? Или подождем отца?

– Подождем, – говорит он.

Он настроен спокойно и миролюбиво. Говорит, что какой-то чудак записал ему благодарность в «Книге отзывов», а ремонт был пустяковый. Но почему-то в других местах отказывались чинить…

– Сегодня я оформлял заказы, – говорит он. – Мы чередуемся. Кого только там не увидишь! Один старик приволок радиолу – допотопная, в пластмассовом футляре. Небось до войны еще купил. Толкую ему: «Отец, мы такие не чиним», – а он свое: «Она поет, но тихо! Какая-то лампа села, ты только погляди…» – «Ну, чего на нее глядеть? У нас и ламп таких нет!»… А тут иностранка на своем «мерседесе» подкатывает – мы ей магнитофон чинили. Я с ней по-английски – все ол райт, вери вел! Она смеется: хау мач? Я ей: все в порядке, по квитанции донт меншен ит!.. Ну, цирк! Еще двоих отпустил, а тот старикан все топчется. Мне его жаль стало. «Давай, говорю, дед, твою бандуру посмотрим»… Нашел дефект, устранил. Она и заорет, как дурная: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!»… Пластинка та еще! Тридцатые годы, на диске написано «Граммпласттрест». Дед растрогался, сует мне какие-то рубли. Я, естественно, не взял. Тогда он затолкал свой агрегат в клеенчатую сумку и удалился. Потом вижу, возле моего локтя две пачки сигарет лежат. «Товарищи, кто забыл?» Отвечают: «Это ваши. Старик какой-то вам принес»… Между прочим, приличные сигареты, болгарская «Варна»…

– Короче, дали «на чай», – шучу я. На душе у меня поют птицы. Мой сын дома! Не надо торчать у окна и глазеть во двор, в темную пустоту. Можно забыть о часах – смотреть телевизор, пить чай с вареньем, беседовать о том, о сем…

– Да, мать! Кого я видел! – радостно вскрикивает он. – Зельца!..

Саша Зельцер был его школьным другом с первого до восьмого класса. Я эту дружбу всячески поощряла. Мне нравился Саша – глазастый, живой мальчишка. И семья приличная: отец – профессор математики, лауреат каких-то премий, мать – завуч в музыкальной школе. Витька очень любил Сашу. Только и слышалось: «Мы с Зельцем», «Зельц и я», «Я и Зельц». Клюшки, гитара, боксерские перчатки – все это «мы с Зельцем»… Саша увлекался то тем, то другим. Его увлечения влетали нам с Борей в копеечку. Потом Зельцеры переехали в другой дом, Саша перевелся в новую школу. Это была специальная математическая школа. Увлечение математикой вытеснило у Саши все другие, а дружба стала ослабевать. Она не оборвалась, как обрывается туго натянутый провод, а как-то провисла, обмякла. Рассуждая логически, я понимала, что Зельц не виноват в том, что его закадычный дружок «не сечет» в математике. Что для Саши это не увлечение, а дело всей жизни. Но я видела, как Витька страдает, и где-то в душе – отбросим логику! – не прощала охлаждения. И теперь, спустя столько времени, какая-то неприязнь осталась.