Ричард Бирд - Дамаск

– Какая?

– Я не хотел тебя пугать. Я хотел, чтобы все было хорошо, тем более – в твой день рожденья.

– Я знаю, – сказала Грэйс. – Но ведь люди совсем не похожи на рыбок, правда? Рыбы живут вечно, а потом умирают. Нет, не так. Рыбы живут вечно, пока не умрут.

В коридоре раздался телефонный звонок. Уильям решил не брать трубку, а потом телефон замолчал. Еще долго никакое, даже самое важное событие, не заставит его встать.

– Но если первый Триггер умер, – сказала Грэйс, – значит у этого китайца в кружке настоящий яд.

– Так и есть.

Грэйс мрачно посмотрела на вазу с рыбкой.

– Что же нам делать?

– Ничего не делать, – сказал Уильям.

– Нужно что-то предпринять, разве не так?

– Пускай валяют дурака сколько им угодно, мы им мешать не будем.

– А вдруг кто-нибудь пострадает или отравится?

– Сомневаюсь, – сказал Уильям. – И потом, он намеревался убить только себя.

– Мы же не хотим чтобы кто-то умер? Даже он.

– Конечно, не хотим, Грэйо, поэтому никто не умрет. Просто они все сейчас не в себе. Это любовь. Такое не может длиться вечно.

– Я думаю мы должны что-то сделать, – настаивала Грэйс, поэтому Уильям попытался объяснить ей, что их вмешательство ничего не изменит, даже пытаться не стоит. Они все, Спенсер, Хейзл и этот иностранец, все они жаждут верить в существование того единственного мгновения, которое все изменит, в Дамаск, оплот всех мечтателей. Никто ничего изменить не сможет, потому что они впали в зависимость от веры в свой Дамаск во всем: в любви, в религии, в наркотиках, в искусстве. Они не теряют надежды найти его даже в чем-то менее грандиозном, но более насущном, в деньгах, или в быстром разводе, или в желании следовать моде, вариантов такого Дамаска не меньше, чем самих людей. Кто-то возлагает надежды на повышение по службе, еще кто-то – на первый день школьных каникул, с наступлением которых все обязательно изменится, станет лучше, справедливей, чище, дешевле, красивей, больше, но, главное – это должно произойти мгновенно.

Грэйс смотрела на Уильяма во все глаза. Похоже, она запуталась.

– Так мы не будем ничего делать?

– Они и без нас знают, чего хотят. Не стоит вмешиваться, вдруг оно наступит.

– Что наступит?

– То, чего хочет каждый из них. Тот момент, который все меняет.

Грэйс задумалась.

– Я так не хочу, я не такая.

– Это потому, что ты еще не выросла. Все, что тебе приходится пережить, – удивительно, и эти переживания меняют тебя раз и навсегда, потому что все, что происходит в твоей жизни, происходит впервые.

– А ты? Ты такой?

– Нет, я другой, – ответил Уильям. – Я уже достаточно стар, чтобы понимать: все решает только время.

У Генри не было выбора. Если веришь в удачу, надо ловить зубами пули – кажется, так? Он отдал Хейзл остывшую кружку с супом. Какое-то мгновение они держали ее вместе. Теперь кружка у нее в руках, и она не предала его, не вылила суп ему под ноги и не стала праздновать победу. Она спокойно поставила его кружку рядом со своей, тоже нетронутой. Установила красный шар в центре стола, за ним – белый. Генри взял кий и прицелился. Он ударил по белому шару. Белый влетел в красный, красный выстрелил под углом девяносто градусов, отскочил от бортика и прошел мимо лузы. Теперь очередь Спенсера. Хейзл взяла красный шар, вытерла его о платье, как яблоко, и поставила на место. Спенсер навел кончик кия на белый шар, в душе проклиная себя за то, что так упорно не слушался отца и пропускал тренировки, которые могли бы уже сейчас окупиться стократно (60 000 фунтов за турнир). Все попытки вычленить из обычного набора воспоминаний, которые он мог в любую секунду возродить в памяти, хотя бы одно, в котором он держал в руках кий, оказались безрезультатны. Теперь красный шар может загнать в лузу лишь безумный поворот удачи. Или, как бы сказала Хейзл, если ему суждено попасть в лузу, он в нее попадет, как знак того, что они предназначены друг для друга.

Он бросил кий на зеленое сукно стола.

– Это просто смешно.

– Твой ход, Спенсер.

Кружки с супом стояли у Хейзл за спиной. Зачем продолжать этот фарс, Генри же отдал кружку с ядом? Теперь им надо просто вылить суп в раковину и выкинуть из дома настырного японца. При чем здесь судьба? Спенсеру представился шанс изменить ход событий, как это делала Рэйчел, бросаясь поочередно то вправо, то влево, и в итоге ловко обходя его справа. Чтобы достать кружки, нужно всего лишь увернуться от Хейзл, – тогда он остановит эту идиотскую игру, пока кто-нибудь не выиграл или не проиграл, потому что любовь – не игра. Тут нет победителя и побежденного. А проводив Генри до дверей, они с Хейзл смогут вернуться к блаженной муке неопределенности.