Ричард Бирд - Дамаск

– Вот мы и встретились, – сказала Хейзл, – вы, кажется, этого хотели.

– Я просто хотел познакомиться с вами.

– Я была вашим преподавателем по заочному обучению. И не более того. Просто голосом в телефонной трубке.

– Вы все знаете.

– Что я знаю?

– Вы знаете имена всех королей и королев. Вы знаете названия птиц и деревьев.

– Я просто умею пользоваться справочниками. Этому легко научиться. Только запомнить трудно.

– У меня есть деньги, – сказал Генри. – У меня, правда, нет такого дома, но я умею играть на фортепьяно. Я путешествовал. Я хочу сделать вас счастливой.

– Послушайте меня, Генри. Послушайте внимательно. Весь смысл работы преподавателя при заочном обучении заключается в том, чтобы находиться на значительном расстоянии от своих студентов. Именно так я и хочу работать. Проще говоря, я была бы вам признательна, если бы вас здесь не было.

– Но я есть.

И здесь – сама мисс Бернс, в этой комнате, вместе с ним. Пришло время произнести самые важные, волшебные слова, которые меняют жизнь. Я люблю вас. И если им суждено быть вместе, к чему нерешительность?

– Мисс Бернс, – сказал он. – Вы выйдете за меня замуж?

И вдруг, в наступившей оглушительной тишине, Хейзл подумала: ну вот, наконец, нашелся человек, который знает, чего хочет.

– Разве мы не дождемся Хейзл?

Свечки уже начали таять. Спенсер погасил свет – в тумане ноябрьского дня вставленные в печенье свечки мерцают почти рождественским светом. Со стола на Грэйс смотрит улыбающаяся рожица из десяти печений с мармеладом в шоколадной глазури.

– Все готовы?

– А как же Хейзл? – опять спросил Уильям.

– Она разговаривает с тем человеком, – произнесла Грэйс, прыгая от радости. Пламя наполовину сгоревших свечей отражалось в глазури.

– Это ненадолго, – сказал Спенсер. – Он всего лишь ее студент.

– Кажется, он очень милый, – произнесла Грэйс. – А можно, я задую свечки?

– Тогда быстрее, и все сразу. Когда свечки не гаснут, это считается плохой приметой.

Грэйс подпрыгнула и с ходу принялась дуть на свечки, мотая головой туда-сюда. Осталось две. Выбившись из сил, Грйэс недолго думая загасила вторую свечку точным попаданием слюны. Одна свечка все же продолжала гореть. Грэйс беспомощно закашлялась и тогда Спенсер ловко задул последнюю.

– Ты уже загадала желание? – спросил Уильям. Грэйс отдышалась и, довольная, хитро уставилась на Уильяма. – В день рожденья надо обязательно загадать желание.

– Хочу, чтобы мой день рожденья был каждый день!

– Но только если ты загадаешь желание вслух, оно не сбудется, – подсказал Уильям.

– А вдруг сбудется?

– Хорошо, тогда подожди, и сама увидишь, будет ли у тебя завтра день рожденья.

– Хорошо, тогда я загадаю другое желание.

– И не забудь разрезать печенье. – Спенсер протянул Грэйс столовый нож. Грэйс хитро посмотрела на него.

– Если я произнесу свое желанье вслух, то оно не сбудется, да?

– Точно, – подтвердил Уильям.

– Тогда я желаю, чтобы дядя Спенсер никогда больше не увиделся с Хейзл.

– Очень умно, – сказал Спенсер, – и убедительно. Теперь давай режь печенье и, когда нож коснется тарелки, ори громче.

Мисс Бернс не сказала «да». Но «нет» она тоже не сказала. Она открыла дверь. Они оказались в тренажерном зале. Она открыла еще одну дверь, и за ней оказалась пустая бильярдная комната с облупившимися стенами, которых некогда касалась кисть Дэвида Джоунза.

– Дэвид Джоунз – это такой художник, – сказала Хейзл.

Закрывая за собой дверь в бильярдную, она подвернула лодыжку, поморщилась от боли, сняла туфли и пошла еще быстрее, пересекая комнату по диагонали к еще одной двери. Не отставая ни на шаг, Генри не мог оторвать глаз от ее голых ног. Он ничего не мог с собой поделать. Внезапная мысль о долгой счастливой жизни с этой прекрасной женщиной завладела им настолько, что он не мог не поверить в чудо. Вот она, его судьба, ибо только судьбой можно объяснить, почему он так безнадежно влюблен. Закрыв дверь в ванную, Хейзл снова повернулась к нему. Она стояла так близко, что ему страстно захотелось дотронуться до нее, не отпускать ее от себя, поцеловать, но не вышло. Похоже, она заблудилась.