Кара МакКенна - Трудное время

Он отклонился назад, чтобы схватить внешнюю сторону моих бедер, двигаясь своим возбуждением по моему естеству. Его мышцы пульсировали — живот, грудь, руки, плечи и те, что под ребрами. Все было, словно сказочная сцена из фильма, только наяву. И это происходит со мной. Я могла наблюдать за его телом часами. Но он говорил, что был меньше до того, как его закрыли…, если все эти мышцы он нарастил в тюрьме, значит, я плохая, что наслаждаюсь ими? Упивалась этой великолепной физической формой, которую он приобрел от скуки — или еще хуже, для самозащиты?

Да плевать.

— Обожаю твое тело, — сказала я ему и позволила своим глазам и рукам дико шарить по нему.

— Хорошо. Мне нравится, как ты смотришь на меня. — Словно утопая в этих мыслях, он замедлил движения, провернул бедрами, дерзко демонстрируя свою силу. Я прижала ладони к его бокам, чувствуя его действия.

Великолепное тело и, черт возьми, это лицо. Я наслаждалась чертами его лица, которые так идеально подходили остальной его части — сейчас напряженное и опасное, пропитанное сексом.

Я спустила свои руки ниже и расстегнула его ширинку, остальное сделал он — джинсы и нижнее белье слетели с края матраса. Теперь остались только мы. Он переплел наши ноги и перевернул нас на бок. Пока мы целовались, мной завладела улыбка, такая широкая, что он, должно быть, почувствовал ее. Он отстранился.

— Что? — спросил он, его собственная любопытная улыбка начала расцветать.

А потом я сделала худшее из возможного.

Я расплакалась.

Через пелену я видела, как расширились его глаза, его удивление идеально отражало мое собственное. Его тело расслабилось, и он гладил меня по волосам.

— Эй, эй. Ты в порядке?

Я кивнула, горящее лицо все портило. Я сделала отвратительный вдох, пытаясь произнести хоть слово.

Он не паниковал, просто целовал меня в висок и удерживал голову, пока я задыхалась и всхлипывала. Слезы стихли, и моя сжатая челюсть расслабилась.

— Боже, прости. — Я вытерла свои щеки, уверенна, они был кроваво красными. — Я не расстроена, честно.

— Просто слишком много эмоций?

— Даже не слишком много. Просто… много. Больше, чем я чувствовала все эти годы. Думаю, возможно, просто я переполнена.

Из его горла послышался легкий звук, крошечный смешок, и он сжал меня крепче.

— Давай, тогда поплачь.

— Уже все, спасибо.

Тогда он отстранился назад и поцеловал меня в губы, вероятно, пробуя на вкус мои слезы. Его шея была теплой и пахла моим мылом, когда я легла на нее щекой и перевела дыхания.

— У нас целый день впереди, чтобы заняться тем, для чего мы сюда пришли, — промурлыкал он. — Если тебе нужно отдохнуть.

— Я просто хочу полежать здесь с минутку.

Он гладил меня по волосам, убирая их с лица.

— Хорошо.

Через минуту мой голос нарушил успокаивающую тишину, слова вылетели без намерения.

— В последний раз я плакала, когда получила твое письмо. Которое ты дал мне, после моего промаха с письмом тебе.

Его рука замерла.

— Из-за того, что я отчитал тебя?

— О, нет. Нет, нет, нет. — Я отстранилась, чтобы посмотреть своими определенно раскрасневшимися глазами в его глаза. — Нет, я плакала, потому что я почувствовала такое облегчение… — О, черт, разве я хочу все это рассказывать?

— Облегчение от чего…?

Я сделала глубокий вдох.

— Потому что после того, как я отдала тебе, то письмо, я испугалась. В ту секунду, когда я отдала его тебе, я поняла, что, по сути, дала тебе оружие, которое ты можешь использовать против меня. И мне вдруг стало так страшно, что все твои слова в письмах могли оказаться неправдой.

— О.

— Прости. Ненужно было мне говорить об этом. Боже, это так не романтично.

— Все нормально. Это правильно, быть напуганным в такой ситуации.

Мои напряженные мышцы немного размякли.

— Потом, когда ты мне вернул это письмо, мне стало…, мне стало так легко, как никогда. Оно словно было самой ценной вещью для меня, и я могла потерять ее, я корила себя за это…, а потом мне вернули ее, словно, в троекратном размере.

— Так же было и у меня с момента моего освобождения. Словно у нас было все, пока я был в тюрьме, потом я все испортил, и думал, что потерял все это навсегда.

— Не считая того, что мы сейчас здесь, — сказала я, переплетая наши пальцы. — В моей кровати.

— Мне хочется пообещать тебе, что я никогда больше не заставлю тебя плакать…, но не знаю, может ли кто-то давать такие обещания человеку, с которым он так связан.

Я представила его лицо во время нашей последней встречи в Казинсе, в тот момент после того, как сказала ему, что не смогу видеться с ним на свободе. Как он отвернулся, казалось, почти сам готовый расплакаться. У меня тоже была такая власть.