Макс Фрай - Большая телега [litres]

– Пиво его, видите ли, не устраивает, – ухмыляюсь я. – Заливай после этого, что ты немец. В жизни не поверю. А бумаги твой прадед цинично подделал, теперь это ясно.

– Любовь к пиву не генетическая, а культурная особенность некоторых народов Европы, – вздыхает он. – Что древние германцы научились гнать из подножного корма, то и стало любимым напитком, а для их потомков – традиционным, то есть, привычным, знакомым с детства. А для всех остальных – просто дурацким стереотипом, одним из великого множества мутных пятен на стеклянном колпаке, отделяющем нас от реального мира, где все вещи таковы, какие есть, а не как о них привыкли говорить; в общем, завязывай оперировать штампами, даже шутки ради не стоит, плюнь каку. За это я куплю тебе мороженое.

– Совсем озверел, – я смотрю на него с искренним восхищением. – Теперь ты всегда будешь такой умный и беспощадный?

– Еще примерно полчаса. Зато потом, если мы не найдем, где тут варят кофе, я чудесным образом превращусь в покладистый комок унылой биомассы. Потому что главная культурная особенность моего организма это пониженное давление. Без кофе я быстро утрачиваю смысл.

– А могли бы сейчас пить кофе в Кракове, – ехидно напоминаю я.

– Нет, – серьезно говорит он, взглянув на часы, – еще не могли бы. Через десять минут, не раньше, если бы поезд прибыл по расписанию, а таких чудес на польских железных дорогах, по-моему, не бывает.

– Через десять минут – это и есть «сейчас». По крайней мере, по сравнению с «не сегодня».

– Сердишься, что я тебя сюда притащил? – Этот злодей, похоже, чрезвычайно доволен собой, даже отсутствие кофе во всех четырех кафе на площади Рынок временно перестало его угнетать.

Ни фига я, конечно, не сержусь. Так, досадую слегка.

Когда на следующий день после моего приезда в Берлин гостеприимный хозяин ведет меня завтракать и вдруг спрашивает: «А может, покатаемся?» – это совершенно в его духе, да и в моем тоже. Пока мы на всякий случай не выходим из дома без зубных щеток, потому что никогда не знаем заранее, куда нас занесет к вечеру, невозможно забыть, что в жизни всегда есть место и подвигу, и празднику, а кто об этом помнит, тот жив, чего ж нам еще.

Когда мы, позавтракав, наконец, но уже не в Берлине, а в Дрездене, вдруг возвращаемся на вокзал и покупаем билеты до Вроцлава, только потому, что поезд, по нашим смутным прикидкам, должен ехать туда через Судетские горы, которых мы никогда прежде не видели, это тоже более-менее укладывается в рамки моих представлений о разумных поступках.

Когда, вволю наглядевшись через мутное стекло на невысокие горы, обильно покрытые синевато-зелеными, как придонные водоросли, лесами, и за один вечер пресытившись Вроцлавом, мы с утра пораньше идем на вокзал, вспомнив, что отсюда всего за четыре часа можно добраться до Кракова, который нашим единодушным решением давным-давно включен в список лучших городов на земле, это, на мой взгляд, не просто рациональное, а чрезвычайно мудрое решение, способное превратить пару-тройку ближайших дней в непрерывное блаженство.

Но когда, оказавшись на вокзале, этот сумрачный тевтонский гений вдруг останавливается перед ветхой электричкой цвета зачумленной травы, говорит: «О, да она в Валбжих едет! Давай сперва туда смотаемся», – таким тоном, словно с детства об этом таинственном Валбжихе мечтал, – а пять минут спустя после отхода винтажного экспресса на вопрос: «А что там интересного?» – отвечает: «Понятия не имею, приедем – поглядим», – вот это, на мой взгляд, уже перебор, эксцентричная выходка, последствия которой могут быть непредсказуемы и ужасны. Например, полное отсутствие кофеина в организме и его ближайших окрестностях. Никогда не знаешь, за каким углом поджидает тебя встреча с экзистенциальным ужасом. Пред грозным его ликом нас, как всегда, охватывает безудержое веселье, мы хохочем безо всякого повода, и, все еще смеясь, сворачиваем в первую попавшуюся улицу – Валбжих невелик, но и не столь мал, чтобы вот так сразу утратить надежду найти хотя бы одно путное кафе за пределами Рыночной площади…

– Вся беда в том, что над Валбжихом тяготеет ужасное проклятие. Он, видишь ли, проклят великим Кофейным Божеством, – очень серьезно говорит мой друг после того, как еще одна площадь, на сей раз Ратушная не оправдала наших надежд.

– Конечно, – я на лету подхватываю пас. – Это же известная история. Давным-давно в славном городе Валбжихе жила юная дева, чья красота была столь совершенна, что при виде ее вороны начинали петь как соловьи, а иглы пробегающих мимо ежей умягчались до состояния тополиного пуха. Число ее добродетелей было столь велико, что величайший из ученых мужей города, с почетом изгнанный за избыток усердия аж из самой Сорбонны, попытавшись сосчитать их, отчаялся, обезумел и ушел пешком на край света, босой и простоволосый.