Петр Гладилин - Платоническое сотрясение мозга

— Вдруг стало грустно, — сказал полковник.

— Почему?

— В жизни остается все меньше белых пятен. Лебедушкин включил свет на сцене, и они стали разгримировываться.

Лебедушкин пожертвовал новым чистым полотенцем, он достал его из тумбочки. Полковник одним широким жестом убрал грим с лица.

— У вас есть заветная мечта? — вдруг спросил Лебедушкин.

— Упасть на горячий песок где-нибудь на пляже в Сочи, пить газированную воду со льдом и смотреть на облака. Лежать, не двигаться и ни о чем не думать. Долго, очень долго. А ты о чем мечтаешь?

Сыграть большую роль в большом кино, чтобы это была потрясающая история о любви! Чтобы этот фильм увидел весь мир. Иногда я закрываю глаза и вижу себя в черном смокинге, поднимающимся по ступеням каннской лестницы.

— А я буду сидеть дома перед телевизором, дряхлеющий военный пенсионер, и радоваться твоему триумфу.

— А почему бы и нет?

— Так и будет. Вот увидишь!

— Товарищ полковник, отпустите меня домой.

— Никто тебя за язык не тянул, сам сказал, мол, скоро будем репетировать большую пьесу на двоих.

— Я вас очень прошу, — взмолился Лебедушкин.

— Хорошо, я подумаю. Приготовь-ка мне чашечку кофе.

— Осталось три ложки.

— Совсем забыл, я принес целую банку.

— Где она?

— В шинели, в правом кармане.

— Королевский подарок.

— Арабика, твой любимый.

— Все не так, я ошибся, — вдруг с печалью в голосе сказал Коля.

— Что случилось, — спросил полковник, — что не так?

— Все, что мы сейчас сыграли, совершенно неправильно, мимо смысла, пьеса не об этом. Мы сочувствуем Отелло, а он должен вызывать у нас отвращение!

— С какой стати? — спросил Кинчин.

Это история не о ревности. Пьеса имеет более глобальный смысл! Бог подарил человечеству прекрасную планету. Он дал любовь, слово, сознание, вдохнул Дух и душу. Даровал все, что нужно для счастья, но люди не могут быть счастливы в силу своей природы, своей мелкой глупости и ничтожного эгоизма. Яго — не ангел зла, а обыкновенный человек, банальный человек, каких большинство. Отелло точно такой же, обыкновенный человек. Один завидует. Другой ревнует. Самое лучшее, что дает Бог человечеству, оно убивает. Поэтов, красивых женщин, высокие чувства, гениев, святых. Это о Пушкине, это о Христе. Начнем репетировать заново.

— А ты не мог пораньше прозреть?

— Всему свое время.

— И что, трехнедельный труд насмарку?

— Да. Насмарку.

— А мне понравилось, особенно как я сыграл. Мне даже кажется, в чем-то и где-то, что я тебя переиграл.

— Как быстро, товарищ полковник, вы заболели всеми актерскими болезнями. Самое уродливая химера — это художник с золотыми глазами, не критично оценивающий себя и свое творчество. Сочинять и зачеркивать, сочинять и снова зачеркивать, и так — до бесконечности. Сейчас же начнем репетировать заново!

— Пойду домой, устал, тяжелый выдался денек, стрельбы, три совещания и премьера.

Вдруг Лебедушкин почувствовал настоящую тоску от мысли, что полковника не станет сейчас рядом с ним, что он останется один.

— Если вы уйдете, это будет предательством, — сказал Лебедушкин.

— Кто-то целый день валялся в постели и читал, а кто-то командовал полком!

— Как вам не совестно жаловаться, возьмите себя в руки! Вы же мужчина!

Всю свою жизнь, повинуясь неясному инстинкту, я пытался доказать всем на свете, что я необыкновенно храбрый и сильный человек. Когда был ребенком, я атаманил бандой дворовых мальчишек, потом стал лучшим курсантом, после самым-самым мужественным офицером. Всю свою жизнь я пытался произвести впечатление, я устал, я — обыкновенный человек, я хочу спать. Приду домой, разберу постель и лягу спать, все!

— Хорошо, отдыхайте. А завтра мы начнем сначала.

— Премного благодарен, Николай!

На прощание Кинчин пожал Коле руку. Твердо, по-мужски. И в этом рукопожатии теплилась надежа на то, что новобранец когда-нибудь станет настоящим мужчиной. Когда Кинчин спускался по ступенькам вниз, в зал ворвался лейтенант Ювачев, он был чрезвычайно бледен и возбужден.

— Товарищ полковник, срочная телефонограмма из генерального штаба, — почти закричал адъютант.

— Есть только один человек, который всегда знает, где я нахожусь, таковы правила военной жизни, — извинился перед Лебедушкиным полковник. — Давай сюда, — он протянул адъютанту руку, в которой через секунду оказалась срочная депеша.

— У вас лицо перепачкано, — сказал Ювачев.

— Не обращай внимания, — спокойным голосом ответил полковник. Его глаза по диагонали пересекли лист бумаги.