Джули Коэн - Второй шанс

– Эта открытка тоже с изображением малиновки, – сказала она. – Мне кажется, это такая же открытка, как он отправлял за год до этого. Может, у него много осталось. Хочешь посмотреть?

– Я могу представить. Пожалуйста, читай.

Лидия развернула открытку. Она была отправлена два года назад, и Лидия снова задумалась, почему Пол Ханиуэлл (ее дедушка, хотя было сложно думать о нем в таком ключе) перестал писать. Он умер или письма просто перестали доставлять? Или он устал писать и не получать ответа, устал от постоянных попыток и сдался?

Она снова подумала о бумажных журавлях, и пришлось откашляться перед тем, как начать читать письмо вслух.

Дорогой Стивен!

Интересно, ты получаешь эти письма? Я пишу их год за годом и представляю, как ты сразу же выбрасываешь их в мусорное ведро. Полагаю, что пишу их больше для себя, чем для тебя, – возможно, чтобы загладить чувство вины за то, что никогда тебя не знал. Даже мое решение писать их в рождественских открытках тоже эгоистично, потому что мои родные никогда не заметят их в потоке почты, – но ты еврей по рождению и, возможно, даже не празднуешь Рождество. Все эти письма могут быть не чем иным, как неприятным напоминанием о человеке, которого ты никогда не знал.

Прости меня. Даже несмотря на то, что я мог писать эти письма из эгоизма, я пытался не быть в них снисходительным к себе. Это был трудный год. Вэнди умерла весной: рак. Она была хорошей женщиной, Стивен. Я ее не заслуживал. И я пытался быть для нее лучшим мужем, а это означало, что я не мог быть тебе отцом.

За все прожитые вместе годы я не был верен Вэнди только раз – и мысленно, и на деле, – и это было в те годы, когда я встречался с твоей матерью. Каждый день, проведенный с Хонор, мне хотелось, чтобы я встретил ее первой, до Вэнди. В некотором смысле я все еще хочу этого, хотя мне никогда не хватало смелости для действий. Я любил твою мать больше жизни. Я любил ее больше всех, кроме моих детей. Она была яркой, по сравнению с ней все остальные были черно-белыми, и, глядя на нее, я видел свою половинку.

У Лидии встал ком в горле. Бабушка на кровати не двигалась. Лидия могла бы подумать, что она уснула, если бы не свирепый вид Хонор, хотя она лежала на спине с закрытыми глазами.

Я в этих отношениях был слабым звеном, и в браке я тоже был слабее. Вся моя любовь выглядит отягощенной чувством вины.

А теперь я действительно снисходителен к себе. Я отказываюсь чувствовать себя виноватым за то, что ты существуешь, Стивен Левинсон, или за то, что пишу тебе, не надеясь получить ответ. Ты один из моих детей, и я люблю тебя за это, и люблю тебя ради твоей матери.

Твой отец, Пол Ханиуэлл.

Бабушка Хонор сделала длинный вдох и медленно выпустила воздух. Лидия сложила письмо. Было слишком тяжело смотреть на эти темные буквы, они выглядели обнаженными на белой бумаге открытки. Какое-то время они сидели молча, не считая звуков, доносившихся из сада, где были мама с Сарой и детьми.

– Итак… – наконец сказала бабушка Хонор.

– Да.

Хонор медленно села на кровати. Ее глаза, теперь открытые, смотрели прямо перед собой и, казалось, видели кого-то другого вместо Лидии, кого-то, кого она любила и кто любил ее настолько, что они провели почти три жизни Лидии порознь, лишь думая друг о друге.

– Я лесбиянка, – выпалила Лидия, даже не заметив, как это вышло.

Бабушка Хонор заморгала. Она повернулась и оглядела Лидию с ног до головы этим странным взглядом из стороны в сторону, который появился у нее в последнее время.

– Я лесбиянка, – повторила Лидия. – Мне нравятся девочки, а не мальчики.

– Мне известно, что значит лесбиянка, – ответила бабушка Хонор, но произнесла она это мягко. – Ты уже какое-то время об этом знаешь или это стало открытием?

– Кажется, я всегда знала. Не говори маме.

Бабушка нахмурилась:

– Почему нет? Ты же не думаешь, что она настолько глупа, чтобы осуждать это, правда?

– Нет, не совсем. В смысле, совсем нет. Но она скажет… Я знаю, что она скажет. Она будет говорить, что все в порядке и все будет хорошо. Что однажды я оглянусь и вспомню, что тогда чувствовала, и удивлюсь, почему меня это так смущало и ранило, и все это останется просто отметкой на моем пути к счастью.

– Думаю, что-то подобное она и скажет. И это не то, что ты хочешь услышать?

– Да. Потому что я не хочу чувствовать все это просто так. Не хочу, чтобы это стало просто отметкой, частью счастливой истории, которую сочиняет о жизни мама. Это реально.

Эти слова казались ей самой резкими и слишком эмоциональными. Бабушка Хонор протянула руку, и Лидия подошла к ней, села рядом и позволила бабушке взять обе руки в свои сухие мягкие ладони с похожей на пергамент кожей.